Сибирские огни, 2004, № 2

возможно, что в первую очередь Вадим убил себя, свою душу) — Ч. Диккенс унес с со­ бой в могилу. Можно читать, а можно и не читать: как и у Диккенса, остается впечатле­ ние незаконченности. Впрочем, вполне оче­ видный мотив Достоевского и его «Преступ­ ления и наказания» придает даже этой части классический мотив возмездия «маленько­ го человека» Кумиру, «золотому тельцу». И пупъ жертва тут не старуха-процентщица, а руководитель пресс-службы банка Воронин. Но вот что интересно: как и в «Преступле­ нии и наказании» убийство источника зла происходит также спустя примерно восемь­ десят страниц с начала романа (если убрать маты и секс у Гарроса-Евдокимова). И так­ же, как и у Достоевского, в «(голово)ломке» появляется демонический двойник, в беседе с которым герой выражает свои сокровен­ ные мысли. Вот самая важная из них: «... Вот виртуальное пространство придумали, ком­ пьютерное. Какой энергетический избыток сразу отвели в болото! Это ведь только гово­ рят, что всякий там Интернет подстегнет раз­ витие цивилизации. Хрен там. Не для того думай... Для того, чтоб технологическую цивилизацию саму на себя замкнуть. Чтоб наружу не лезла... Подавляющее большин­ ство висящей и циркулирующей в Сети ин­ формации что? Порнуха. Голые биксы... штабелями, тоннами, гигабайтами. Процен­ тов семьдесят общего траффика. А из про­ чих тридцати процентов эдак двадцать — ГЛУПОСТИ. Вздорные форумы. Бредовые чаты. Никчемушные телеги. Бессмысленные суповые наборы слабоумных словес... Сле­ пок наш, в некотором роде. Обобщенный портрет. И кого же мы видим? Ага. Умствен­ но отсталого сексуально озабоченного не­ доросля. Похотливого дурака. Мои поздрав­ ления. Человечество, друг мой, я горжусь тобою!» Глава 2. ГЕРОЙПОЧТИ НЕВИДЕН Итак, современность и современный герой премированными за «Нацбест» авто­ рами романа из Латвии даны двояко — как реально, так и виртуально. И с той и с другой стороны, как выясняется, она не достойна существовать, поскольку враждебна челове­ ку. Это новое язычество, которое будет по­ страшнее древнегреческого (там хоть эсте­ тика присутствовала), непредсказуемо, по­ тому что может застигнуть человека в лю­ бое время и на любом месте. И это не авто­ ры сгустили краски, это сама реальность словно прощается сама с собой: на ее место вновь, как тысячелетия назад, идет миф, где отделить добро от зла, этику от эстетики не­ возможно. Говорит ли это о том, что совре­ менная литература, питомица постмодер­ низма, достигла вершин литературы подлин­ ной, способной сказать художественную правду о жизни в ее развитии? Говорит, но только наполовину. Слишком уж падка она на безудержный вымысел, не умея вовремя остановиться, стряхнуть шелуху мата, секса, крови. Получив допинг от вышеназванных трех дойных коров современной беллетристики, она никак не может выйти из заколдованно­ го круга самоценного «я». Это «я» должно расправиться со зловредной «старушонкой», то бишь Ворониным и охранником-шанта- жистом. Это я должен доказать себе, что мир гадок и все вокруг виновны в этом. Это я должен спасти мир от «Штелле» всех калиб­ ров и чинов. В конце концов это гипертро­ фированное Я застит мир самому герою и... И просто становится скучно читать. Все тем же западнического толка «яче­ ством» разит от другого премированного (им. А. Григорьева) романа Николая Коно­ нова «Похороны кузнечика». Обманчиво тонкий — по объему и по изощренности, — но тяжелый по восприятию, он построен на рефлектирующем чувстве, идущем по шат­ кому мостику самоанализа над пропастью отвратительно копошащегося материально­ го мира. Это двоемирие, автоматически воз­ никающее благодаря слишком пристально­ му подглядыванию за собой и насторожен­ ным оглядкам на все, что не «я», напомина­ ет большую замочную скважину для чита­ теля. Символом материального мира здесь становится кузнечик «цвета папиной гимна­ стерки», отбитый «в бою у осы», которая уже успела выесть у него «бело-зеленую тину брюшины». Населенный такими недо­ еденными, полуживыми кузнечиками, тино- образный мир не может нравиться, он амор­ фен и липок, как мысли и слова автора. Бабушка, которую всю первую часть хоронит герой романа — тот же полуживой кузнечик, только разбитый инсультом. Уми­ рание бабушки происходило в замкнутой комнате, в этом розовом, чуть закисшем сыром аквариуме, где она лежала у стенки на диване — опрокинутая на спину черепа­ ха под тяжелым панцирем одеяла, — таков ареал обитания и других персонажей рома­ на. Физиология здесь так искусно скрещена с психологией, что роман напоминает без­ размерную массу, чей длинный синтаксис 184