Сибирские огни, 2004, № 2

этих дьявольски оживших комиксов. Не зря Аплетаев частенько убивает свое время в некоем «интернет-подвальчике», где о сте­ пени вживания нашего персонажа в судьбу персонажа игры, киллерши Сары Тафф, го­ ворит соответствующий текстовой отрезок романа, написанный «в натуре», как наяву, а не в виртуальности. Если феномен перехода живого чело­ века в статус чьей-то игрушки доказуем об­ ратным примером — ощущением Вадимом Сары как живой и близкой, то тогда меняется и весь «фасон» произведения. Это уже не привычный до отвращения роман-боевик, а стенографически точное воспроизведение игры в человечков на бумаге, сканирован­ ное с мертвого экрана дисплея, при котором, к счастью для «человечка», есть обширная клавиатура. Кнопки «вперед-назад», «вверх- вниз», «формат», «правка», «замена» и т.д. значат, что герой может чудесно ускользнуть из лап секьюрити или банды гангстеров, у которых «обезбашенный» Вадим увел сто ты­ сяч долларов. И верх наглости, а лучше ска­ зать, натренированной кисти игрока-про- граммиста — визит к и.о. премьера Латвии ІІІтелле, которого он уничтожает так же, как подростка или мелкого полицейского чина. А еще это верх (вернее низ!) обесцененной, выхолощенной литературы, от которой ос­ тались только глаголы и существительные из арсенала милитаризованной лексики. В общем, сами авторы указали нам на метод прочтения сей книги-игрушки, заклю­ чив первую часть ее названия в квадратные скобки. От круглых они отличаются еще боль­ шей необязательностью прочтения и ярко выраженной чужеродностью оскобленного текста по отношению к основному. Без ско­ бок же оказалась как раз вторая часть назва­ ния и, соответственно, книги, о которой мы только что говорили и где литература заме­ няется клавиатурой, а потому и называется «ломка». Та, что в скобках, называется «(го- лово)-» и представляет пред наши очи хоть и робкого «подпольного», но зато адекватно воспринимающего реальность человека. А она такова, что впору эти первые девяносто страниц романа вписывать в золотой фонд критического реализма. Авторы здесь уста­ ми своего героя разоблачают нечеловечес­ кую суть нового тоталитаризма — сообще­ ства людей-автоматов, производящих не об­ щественно значимые ценности, а... пустоту. Важен лишь кем-то установленный порядок, а для чего он придуман, не убогого ума дело. «Мощный механический организм большо­ го банка функционирует исправно. Активы преумножаются. Операции совершаются. Кредиты выделяются. Платежи осуществля­ ются. Проценты исчисляются... Бизнес встречает деньги... Вот твоя собственная личная частная суверенная комфортабель­ ная выгородка. Метр дробь полтора... воп­ лощенный гением тоталитарной демократии: каждая служебная единица пребывает под перекрестным контролем, но не чьим-либо единоличным, а — всеобщим, взаимным, взаимовыгодным». Этот идеал «тоталитар­ ной демократии» оказывается, как ни стран­ но, порожден стараниями самых свободных от всякой идеологии писателей: «Борхес, Бродский, Беккет, Бодрийяр», — перечисля­ ют авторы. Именно у них Вадим еще студен­ том научился «легко и в сжатые сроки выст­ роить на пустом месте по любому поводу высокоинтеллектуальную и абсолютно бес­ смысленную конструкцию из допущений, натяжек..., клише..., слоганов..., придуман­ ных тут же по ходу дела». А вот и божества этой «банковской» демократии: «инвестор» — верховный Зевс, «портфельный менед­ жер» — бог войны Арес, «брокеры и анали­ тики» — Гермесы интернета, мобильной и прочей связи. И в голове увидевшего весь этот банковский пантеон Вадима впервые возникает мысль о своей «одержимости» «чужой целеустремленной волей». Именно таким и был страх и благоговение людей язы­ ческой эпохи перед богами-идолами, не ве­ дающими христианской любви и откровения, но знающими только скрижали закона, то есть подчинения. И вот прозревающий Ва­ дим смотрит на окружающее его общество уже другими глазами: он видит, что живет в «сервисной стране». «Обслуживая и подвер­ гаясь обслуживанию, выменивая не вещь на вещь, и товар на деньги, не деньги на силу, а — услуги на услуги, ты и сам лакируешься, штукатуришься, ретушируешься... — и бы­ стро и незаметно усредняешься в презента­ бельную, евростандартную евронедвижи­ мость». Если это не самая злободневная пуб­ лицистика, то тогда Пелевин — не постмо­ дернист. Кстати, авторы из Риги по духу, сло­ гу и манере выражаться, порой, без всякой оглядки на речевые и прочие табу, весьма близки своему российскому гуру, певцу Пустоты и Чапаева из Внутренней Монго­ лии. Так что полку «детей лейтенанта Пеле­ вина» прибыло. Так за какую же часть романа рижским газетчикам и их «Франкенштейну» из «Рек­ са» дали «Национальный бестселлер»? Очень хочется думать, что за первую, разоб­ лачительно-реалистическую. Потому что вторую — из разряда «Тайн Эдвина Друда»: кто кого и как убил и убил ли вообще (очень 183