Сибирские огни, 2001, № 1

В контраст «бессвязной» первой части книги дана часть вторая — менее шумная и потому более внятная. Возможно, дело в том, что речь тут идет в основном о негром­ кой русской природе, которая «есть вечный двигатель любви» и которая «еще не раз ро­ дит меня». Потому что природа, по Наумен­ ко, «не знает смерти». Но когда гордому по­ эту порой кажется, что «природа не боже­ ство, а сон во сне моем», то он видит такие причудливые вещи, как «стоящие в воздухе два корабля». Видения и грезы -— дело, ко­ нечно, сугубо, личное. Но, может, все-таки не надо бы Хлебникова читать на ночь, ина­ че и не такое примерещится. Впрочем, чтобы слишком не впасть в критический раж, следует иметь в виду, что труд В. Науменко — не просто «собранье пестрое стихов», а книга, то есть нечто цель­ ное, ансамблевое, где каждый стих — ячейка целого. И если окинуть единым взором эту, как видно, тщательно продуманную целост­ ность, то можно заметить, что молодой поэт все же достаточно сдержан, обладая чув­ ством меры как на хорошее, так и на риско­ ванное. В рамках этого вежливого эпатажа и воспринимается стихотворение о Баратынс­ ком, у которого в руках не череп, а «очи­ щенное зерцало взыскующих времен». Если вспомнить, что в «Черепе» Баратынского утверждается обратное («Природных чувств мудрец не заглушит //И от гробов ответа не получит»), то это и будет формой интелли­ гентного эпатажа. Хотя и к зеркалам В. На­ уменко не испытывает особого пиетета: «А если зеркало разбить, то и меня уже не бу­ дет. //Не отыскать в печальной груде оскол­ ков взгляда и судьбы». Вот и ответ на вопрос, как же звучит и чем же блещет поэзия В. Науменко: это зер­ кало, которое иногда блестит отраженным светом заемной поэзии, но и показывает не­ замутненный образцы собственного творче­ ства. Ну а если станет невмоготу от гладко- писи, то его можно и разбить, а из осколков составить книгу стихов. Вот уж кто несомненный и принципи­ альный противник гладкописи, так это А.В. Богданов — поэт, который стесняется «высо­ кого штиля» Однако за это святое, «высокое» «стеснение» стихотворец должен платить не менее высокую цену, каждой строкой дока­ зывая, что он не просто щеголяет оригиналь­ ностью, а действительно ищет свою и только свою «форму самовыражения». Читая стихи А. Богданова, невозможно отделаться от мыс­ ли, что поэт находится в состоянии перманен­ тного поиска. И это сомнамбулически сле­ пое состояние «ощупи» образа, мысли, пред­ мета, друга, стакана, хорошего тона, хорошей строки и т.д. поэту, очевидно, нравится и про­ сыпаться ему или как то иначе выходить из этого состояния не хочется. Симптомы этой литературной болезни XX века — обнажить свою творческую кух­ ню, выдать черновик за готовое произведе­ ние — проявились еще в начале столетия, во времена «Барки поэтов-1». В этом смыс­ ле А. Богданов поэт в самом деле «бароч­ ный» — образно, эротически, графически. Но как доказать себе и читателям, что дан­ ный поэтический узор из безразмерных строчек и без заглавных букв и знаков пре­ пинания действительно произведение, а не случайный и сиюминутный выплеск созна­ ния, снятый с телеграфной ленты внутрен­ него словоговорения? Для этого следует проделать над собой, вернее собственным здравомыслием опреде­ ленную работу, чтобы понять законы сцепле­ ния образов, строчек, слов в этом, на первый взгляд, нерасчлененном стихопотоке. Возьмем один из наиболее типичных «пейзажей души» А. Богданова на излюблен­ ный им сюжет, где фигурируют смятенное чувство, близкий (или интимный) друг, по­ года, плюс тихий ужас городских будней с душком потной эротики. Эти поэтические «кирпичики», из которых каждый раз зано­ во строится мир «нумерованных» стихов А. Богданова, созидают уже не барочные без­ делушки, а настоящие готические соборы — застывшую музыку жизни обитателя ка­ кой-нибудь «хрущевки». Так, в эпически спокойное начало стиха, например, с мир­ но спящей семьей и не спящим лиричес­ ким героем, выполняющим свои супру­ жеские обязанности (№12) или ожидающим праздник (№6), врывается невнятица необя­ зательных заметок «на полях». И здесь, в со­ ответствии с беззаконными законами поэти­ ческой прихоти могут сосуществовать, как в стихотворении №12, «два оргазма» и «два эразма» (фонетическое соседство), «женщи­ на, любившая меня», ее остов, чей-то «юный труп» и святки (соседство телесно-рожде­ ственское). Собственно, сам поэт, борясь с гладко- писью и знаками препинания, сделал все, чтобы его строки, расплывающиеся, как в намокающей от дождя тетради, слипались так, «чтоб их никому не разодрать» (№ 23). И тут возможны казусы, когда слипаются фо­ нетика и семантика: «вот лето к чертям за­ маячило у края черты //черной тучи чуть светлым окошком зеленою кошкой //листва проскочила ссочилась дождем». Это липко сочащееся «с-л-ч» затем всплывает в эроти­ чески липком пассаже про автобус: «в горо­ де бог с ним ссучатся у края дороги в авто­ бусе// слюбятся стерпятся» (№10). Так по­ эта, как на сологубовских «чертовых каче­ лях», и качает: из сумерек нарочитой бес­ смыслицы в просветы подлинных поэтичес­ ких откровений. Например, в стихотворении №19 озябший с утра город метафорически перекликается с «правотой старости», «уро­ ком небытия», «домом-тюрьмой», где горит «нескончаемый свет» и слышен чей-то при­ зывный шепот: «пора». 213