Сибирские огни, 2001, № 1

ГЮНТЕР ТЮРК >1« * * * * * Пыльный день. Сухой и тусклый вечер. Небосвод от зноя отвердел. Кажется, его и вспомнить нечем, Этот день невольничий без дел. Мы лишь немного устали. Я за любовь не боюсь. Если мы снова расстались, Значит, я скоро вернусь. Но смотри: синеющею тучей Над полуиссохшею рекой Заклубилось облако созвучий Дальнею тревогой и тоской. Над покачнувшейся зыбкой На материнских руках Ты мне протянешь с улыбкой То, что нетленно в веках: Духота сгустилась до предела, Вспыхивают строчки в тишине. И священный трепет то и дело Знобко пробегает по спине. В пене пелен белоснежных Дочечку, почечку, гроздь Розовых пальчиков нежных, Полупрозрачных насквозь; Грянь же, гром Господень, чтобы с треском Раскололся этот небосклеп, Чтобы, оглушенный, я от блеска Красоты и истины ослеп! Наши бессонные ночи, Наш небосвод голубой, Теплый живой колобочек, Слепленный нами с тобой. Откровеньем душу опали мне И уста горящие мои Ороси твоим чистейшим ливнем. Творческим восторгом напои! — Это дышащее чудо Я подержу не дыша, И неизвестно откуда В теле возьмется душа. Чтоб потом, когда промчатся годы — Может, еще выживу, как знать?— Этот день, как высший миг свободы, На закате мог я вспоминать. И осияет прозренье: Счастье — любовь и семья. И никогда подозренья Мне не нашепчет змея. 2.6.1946 * * >1« И никогда вас не брошу, Не отрекусь ни на час. От дорогих и хороших Женщин моих, а сейчас Вошел, не постучав. Их было двое: Больная внучка, бабушка с чулком (И с выпавшим из рук ее крючком от преизбытка теплого покоя). Мы лишь устали, вращаясь В тесном житейском кругу. Я возвращусь. Возвращаюсь! Больше без вас не могу! Освещена неярким ночником, Под сбившейся простынкою льняною, Полуоткрытой спинки белизною Светясь, лежала девочка ничком, Беспомощна, с дыханием горячим. И стал я проницательным и зрячим Перед лицом запретной наготы. Сгущалась в окнах темнота ночная. Спи с Богом! Выздоравливай, родная, Моей невестой будешь только ты! * * * Значит, весна наделила силой, Или проржавели цепи звенья — Иначе как бы, больной и хилый, Брешь проломил я в стене забвенья? Здесь, в средоточье тоски и тлена, Свет засиял в глубине проема, Хлынула яблонь цветущих пена, Запах сирени, и дыма, и дома, 210