Сибирские огни, 2001, № 1

...Ветреный и серый понедельник. Сходил в завод. Странно, но там теплится какая-то жизнь. На слипе режут самоходку «Минск» на металлолом. Из трехтысяче­ тонной полусекции делают нефтянку. Старый облезлый помятый МБВ, может быть, тот самый, на котором мы с Сашкой Денисовым на Ангаре сплавлялись вместе с плотом. Мужики ходят, вспомнил фамилию одного — Кузьмин, как у Валентина, Гали­ ниной подруги, муж. А вечером, гуляя с прибывшим из Н-ска профессором, встре­ тил и ее, почти не изменилась, такая же округлая и улыбчивая. Гуляли при полной луне, но утром опять пасмурно. Сыплет и сыплет снег, и хочется спать. Чувствую себя неважно: простыл, кашляю, ухо болит. В группе жизнь идет своим чередом: рожают, уезжают па похороны. Приезжа­ ют из Енисейска богатые дамы-четверокурсницы, консультируются у меня, потом по телефону вызывают машину. А на третьем курсе подтесовская нищета. Одна Чеснокова чего стоит, в своем тесном и, видимо, единственном приличном платье. Но она хоть активна, а другие сосредоточенно отсутствуют. После занятий лежу, читаю Гессе. «Мне думается, мы, люди, мы все, более требовательные, знающие тоску, наде­ ленные одним лишним измерением, мы и вовсе не могли бы жить, если бы, кроме воздуха этого мира, не было бы для дыханья еще и другого воздуха, если бы, кроме времени, не существовало еще и вечности, а она-то и есть царство истинного. В нее входят музыка Моцарта и стихи твоих великих поэтов, в нее входят святые, творившие чудеса, претерпевшие мученическую смерть и давшие людям великий пример. Но точно так же входит в вечность образ каждого настоящего подвига, сила каждого настоящего чувства, даже если никто не знает о них, не видит их, не запишет и не сохранит для потомства, В вечности нет потомства, а есть только современники». Встаю, подхожу к окну. По соседству пол-общаги перестраивают в жилые квар­ тиры. Мужики выходят из теплушки-вагончика. Каждый похож на брата. Словно он во всех их перевоплотился, остался здесь на земле. Да и то — одна беда, одна судьба, только кого милует, а кого и казнит мученической смертью. А моя беда от того, что власти живых я боюсь меньше, чем власти мертвых — тех, чью память мне страшно замарать предательством, ложью, лестью, угодничеством... Это почти религия. Ведь власть Бога — это и есть власть мертвых над живыми. И Бог вовсе не любовь, а страх (власть). Беда моя от того, что я эгоист («ты никого не слышишь! тебе никто не нужен!»), но не циник. Вечером с профессором вспоминали 95-й, год наших защит. Как давно все и нереально! Почему-то детство, Дудинка, пароходы и баржи по времени стали ближе, и это было не парадоксом, а законом моей новой жизни, из обретений и потерь которой слагается еще не доступный моему пониманию смысл. На дудинском рейде из снежной мглы вдруг возникли и стали расти, непропор­ ционально и необъяснимо, очертания старого лихтера, плотно загруженного и низ­ ко сидящего в воде. Когда-то на таких судах была жизнь, бегали ребятишки, топились печки; после холодного северного ветра так приятно было войти в теплое обжитое помещение; я не знаю уюта чудесней, чем уют корабельных кают... И вдруг в сумер­ ках произошло чудо: на лихтере зажглись огни. Они говорили о том, что корабль обитаем, там есть люди, жизнь, и, значит, можно еще раз войти в одну и гу же реку, можно увидеть то, чего давно уже нет, если это с тобой, если это еще кому-нибудь нужно. Август-ноябрь 2000 Кудряши-Дудинка-Новосибирск