Сибирские огни, 2001, № 1

ВЛАДИМИР НИКИФОРОВ У&Щ ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД После Вернадского у нас нет философов на уровне Павлова, Мечникова, Тимо- фева-Ресовского, Анохина, Вавилова. И если есть успехи в физике, то только потому, что физики сумели сохранить себя, свой способ мышления. Существует своя критическая масса терминов. Что такое научный язык? Действительно ли он должен быть настолько формали­ зован, что превратится в язык авгуров, посвященных, в конце концов, в воляпюк? И в формулах есть поэзия». Я выступил и сорвал аплодисменты. И по инерции, под настроение, произвел фурор на первом курсе, сорвав, прав­ да, голос, но, возможно, это случилось не от голосовой нагрузки, а от дыма, гари, смога, тумана в Красноярске. Аэропорт закрылся сразу же после моего прилета, самолеты садились в Абакане и Братске. На четвертый день утром, слава Богу, про­ шел дождь и чуть полегчало. Красота осеннего Красноярска стала еще более зри­ мой, пахучей, чистой, умытой, свежей, яркой. 3 Снег в Новосибирске выпал в ночь на восьмое ноября. Ранним утром десятого я сидел на вокзале в недавно отреставрированном мраморном зале и ждал опаздыва­ ющий поезд Москва — Абакан с прицепным вагоном до Лесосибирска. В шесть часов в зал строем вошли уборщицы в темной униформе, но с вымытыми, выкра­ шенными, прихотливо уложенными волосами. Снова дорога. Как все изменилось после Дудинки. Или, наоборот, все пошло по- старому. Я приехал ненормально высокий, парящий; запаса высоты хватило на неде­ лю. Быт заел, приземлил. Дошло до того, что состоялся разговор: —- Как я устал, вот уеду и не вернусь. — Вот и хорошо. На третью годовщину матери (совпала и с непонятно каким всенародным праз­ дником, и с очередной датой нашей свадьбы) собрались родственники, но вечер прошел скомканно, не по-родственному. По словам жены, это я смазал весь эффект ее стараний: «Тебе никто не нужен». Ты царь, живи один... Я готов принять вину, но, думается, все глубже. После смерти ее и моих родите­ лей мы с женой стали больше нужны друг другу, ближе друг к другу, пристрастнее, нетерпимее, беспощаднее. Мы — две половинки, но вместо того, чтобы составить одно целое, половинки отталкивают одна другую Не — и, а — или! Даже внучка Лида вступилась за меня. Пугает мой взлет. Я ощущаю, как полно живу. Другие — тоже. Но, как сказал современный классик, — надо быть достойным своих побед. Вспомнил, как делал доклад на методологическом семинаре и напоролся на вопрос: — Если вы все знаете, то почему не в Москве (то есть не в Госдуме, к примеру)? Трижды ходил за билетом. Последний раз, выходя из подъезда, услышал голос жены, возвращающейся с работы. «Вова, ты куда?» И так тепло стало! Поезд пришел серым тусклым днем. В пустом купе внизу метет настоящая метель, лезу на верхнюю полку. Раскрыл Бердяева, но все еще не могу отойти от новосибирских впечатлений. У меня этот короткий период оказался ахматовским. Пришли очередные тома собрания сочинений, читал юбилейный номер «Звезды» за 1989 год и «Записки об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской. Как она, Ахматова, безупречно права в своих оценках! И как эта безупречность давит, даже когда наши оценки совпадают. Анна Андреевна считала, что простота и точность пушкинского стиха были утрачены ее предшественниками, у которых часто возникал оттенок пошлости и дурного вкуса. (Камешек в огород Блока, которого считала лучшим поэтом эпохи, но не любила?) Любимый ахматовский автор — Достоевский, но речь его о Пушкине — слаба. Тургенев — плохой человек и плохой писатель. Тургеневу, кстати, и от Лидии Корне­ евны досталось, и от Льва Шестова. Лесков — «чудесный писатель». Салтыков-Щед­ рин — «замечательный писатель», Герцен — «вот это писатель». 178