Сибирские огни, 2001, № 1

Дальше, в самом конце гавани-акватории, — речные причалы: стенка, краны, баржи-секции. Оттуда я когда-то мальчишкой ходил в Дудинку, где книжный магазин и речная пристань. Господи, какой длинный был'путь! Прямо не пройдешь — там лесобиржа с лесотаской, ходили по железнодорожным путям, вокруг топь, грязь, вода, костры бревен. Не помню в Дудинке «проходных», раз весь город был зоной — зачем «проходные»? Единственное что было — тщательно осматривали все уголки на судне, когда баржу, казавшуюся нам после выгрузки высокой-высокой, уводили на рейд. Постоял, посмотрел я в сторону речных причалов, и так жалко стало того маль­ чишку, словно он до сих пор еще ходит в Дудинку по старым и грязным шпалам; но я бы согласился пройти этот путь, чтобы попасть на старую нашу баржу, к теплой печи, к свету керосиновой лампы, к супу из макарон и тушенки, к вкусному запаху табака, рогожных матрацев в каюте. И вдруг на мгновение почудилось, что все там так и сохранилось, и если я снова пройду этим кружным путем, то найду свое утраченное прошлое... К утру мои окна замерзли. Шел на работу как раз во время восхода солнца. Клубятся облака. Пришел ОТ с секциями, гружеными контейнерами. Новый корабль стоит поперек реки ниже нефтебазы. Другой появился вдали, когда я шел с работы. Вдруг налетела снежная мгла и скрыла корабль; открылся он уже за Дудинкой, следуя в Игарку. Рейд пустеет. Самоходка ушла с лихтером на буксире. ОТ отвел на рейд баржу с металлоломом, другую подводит. Дежурный на заставе ходит строевым вдоль решетки; то ли так полагается, то ли тренируется, то ли забавляется. Наконец-то закончили сварку, дали тепло в батареи. Как раз суббота, взял шваб­ ру и тряпку, устроил уборку. ... Сижу в холле, смотрю по телевизору «Два рояля». Пожилая курносая женщи­ на в очках, в белой нейлоновой куртке, белых мягких сапожках: — Как не стыдно! Взрослые люди! Через некоторое время: — Бедная Россия! Сумасшедшая Россия! Я неловко пошутил: -— А вы сами в другой России живете? — Я — не живу! Я — мучаюсь! Ее еле успокоили и увели. А я поднялся в помер и раскрыл «Доктора Живаго». Флаг лениво полощется на западном ветру. Барашки поперек реки. Спешат пе­ ред закатом моторки от острова Кабацкого. «Изо всего русского я теперь больше всего люблю детскость Пушкина и Чехова, их застенчивую неозабоченность насчет таких громких вещей, как конечные цели человечества и их собственное спасение... Гоголь, Толстой, Достоевский готовились к смерти, беспокоились, искали смысл, подводили итоги, а эти до конца были отвле­ чены текущими частностями артистического призвания, и за их чередованием неза­ метно прожили жизнь как такую же личную, никого не касающуюся частность, и теперь эта частность оказывается общим делом ...» Утро спокойное, тихое. Дороги уже развезло. Днем в аудитории жарко, несмот­ ря на открытое окно. Лариса себе не изменяет, каждый день в новом. В воскресенье смотрел «Итоги» про Раису Максимовну... Рядом снова эта кур­ носая женщина в белой куртке, но на сей раз вела она себя довольно смирно. Вдруг кто-то вошедший с улицы сказал, словно объявил: — Северное сияние! Мы с дежурной, крупной женщиной в длинной вязаной кофте, вышли на крыль­ цо. Белая поземка быстро неслась по небу, возникая где-то в северной черноте ночи. Слева, в южной стороне неба, я даже вздрогнул, стояла красная луна. Хорошо, что она не видна из моего окна. — К морозу! — сказала дежурная, передернувшись всем могучим телом. В понедельник после занятий зашел в пивбар; все не то, и пиво не то. Правда, чистые столы, деревянные панели на стенах, в кабинетиках-кабинках коврики на полу. У официантки красивые усталые глаза. Мужики-докеры, в свитерах и кожанках — все друг друга — знают, пьют пиво из графинов, как мы когда-то на материке. На другой день воспитываю одного студента (у него в курсовой конь не валял­ ся), а тот ноет: 173 ВЛАДИМИР НИКИФОРОВ ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД