Сибирские огни, 2001, № 1

ВЯЧЕСЛАВ ДЁГТЕВ РАССКАЗЫ разно-жирный, к которому и подойти-то ближе трех метров невозможно, потому что требуха в той куче тухлого сала — преобладающий орган?.. Разве возможно, чтобы в уродливом, убогом, униженном теле помещалась возвышенная, чистая душа? В человеке всё должно быть красиво, всё должно быть благородно — и дела, и помыслы, и тело. Но разве может прирожденный трус, шакал по жизни быть геро­ ем, великодушным львом — хотя бы в мечтах, хотя бы в грёзах? Везде, в каждом слове, в каждом жесте, в каждом поступке, в каждом мазке кистью будет сквозить его истинная ничтожная сущность. И разве может явиться миру пророк среди обитате­ лей этого вашего, ребята, серпентария? А ведь каждый из вас претендует именно на это, не меньше... Мои слова не слишком добры, Но и не слишком злы. Я просто констатирую факт: Козлы-ы! Даже у пидоров есть какие-то свои принципы и убеждения. Есть «понятия». У вас же, как у тех кишечнополостных, которых рука не поднимается, брезгует напи­ сать, — лишь система пищеварения. Вы способны существовать в любой, самой едкой, самой невыносимой среде, обслуживать любую власть — лишь бы кормили; вы не способны приносить кормильцу ничего, кроме самых извращенных гнуснос­ тей; вы всегда прикрываетесь какой-нибудь возвышенной идеей, громкой фразой, которая по здравом размышлении оказывается полной чушью; скромно, но посто­ янно вы намекаете настойчиво о своей благородной миссии; ненавязчиво, но изо дня в день твердите, что только вы истинные, только вы настоящие, — а все для того, чтоб оправдывать свое проституирование. Прогнутая спина, дежурная приторная улыбка, бегающий перманентно-лояльный взгляд, блудливые слюнявые губы, вя­ лые, тонкие, неразвитые, немужские ручонки, неспособные ни на пожатие, ни на удар, к которым и прикасаться-то противно. Скользкие и мерзкие, как черви, нет, как... как глисты— такие же беззащитные на свету и такие же подлые и безжалостные в привычной среде, в среде полумрака, наполненной ядами ваших наговоров... Эх, ребята, если б я был братком, многие проблемы с вами решил бы легко и просто. Сейчас уже дорос бы до уровня папы местной (а то и региональной!) мафии. Имел бы, как все порядочные урки, особняк с лифтом, пару-тройку ротвейлеров во дворе, в четырех-пяти местах гражданских жен с семьями, чтоб было где оттягивать­ ся после «работы», три-четыре схрона с рыжьём, зеленью и пушками. Уж тогда-то ничего не стоило бы разобраться с одним из вас. Можно было бы сделать это даже белым днем, прямо на улице — чем больше дерзости и непредсказуемости, тем больше шансов, что всё сойдет как нельзя лучше. Вот идет, скажем, этот жук на работу (или с работы), высокий прямой хлюст, с благо­ образной сединой, движется, непотопляемый, лояльно поворачивая голову, нюхая воздух, как старый лисовин, демонстративно-лукаво любуясь погодой, Макиавелли областного розлива, погруженный в думы о чем-нибудь с понтом «духовном», на­ слаждается неброской среднерусской природой, идет аккуратненько, хват с цепким ледяным взглядом бездаря, по ровненькой, как его судьба, дорожке, меркантильно­ посредственный хорошист-троечник из вечерней школы, хитромудрый бальзами­ нов, женившийся на классной руководительнице и до сорока лет проходивший в коротких брючатах с мешками на коленях, сейчас он во французском костюме, фла­ нирует по безлюдной улице этот талейран от литературы, может, даже сочиняет что- нибудь верноподданническое, конформистское, бесталанное до мозга костей, что- нибудь вроде; «Утонула в море сельдь» или «Плыл по речке саквояж»... За ним следуем мы. В салоне нашей машины звучит презрительный голос певца-поэта: 136 Чем больше ты скажешь, тем более ты в цене. В работе вы как в проруби.