Сибирские огни, 1992, № 5-6

Кто-то Из бедйоты вывел выездного Сивку, Игнаьпка заорал на от­ ца: «А узда игде наборная? Вожжи, дуга расписная с Барнаула привозил?» Отец распояской шел, куда его посылали, приносил, что требовали, шагая босыми ногами по навозу, — почему, папа? Отец мой сеял за сто пятьдесят десятин, мог прокормить со своей пашни средний городской квартал — не за это ли отдан был во власть Игнашки, плясуна и матерщинника, которого за лень даж е в подпаски не брали? Неисповедимы пути твои, Господи, — вечно голодный Игнашка Плюхин водил в овраг за Коомолой рас­ стреливать без суда в следствия твоих сверстников, соседей, поче­ му, почему ты допустил все это, папа?! Ты ведь мог по стене размазать Игнашку, смахнуть его, как пылинку с рукава, но, когда уводили со двора Сивку, ты смотрел себе под ноги. И когда стриженые девки изголялись над моей матерью, твоей женой, ты смотрел себе под ноги, не защитил ее. А если бы Игнашка исполнил свою угрозу и размозжил мне поленом голову? Ах, Константин Митрофанович, родитель мой! Как вспоминался тебе потом этот день? Догадывался ли ты, что всю последующую мою жизнь он будет моим позором, мукой, стыдом? Лучше бы ты кинулся на наган Игнашки, ты ведь солдат, а потом убил бы нас с матерью, но ты не сделал этого. Ты ничего не сделал. Кто-то, наверное, совершил этот подвиг отчаянья, но не ты. В тот день, когда зорили Клочки, полоумный пономарь Филя ударил в набат, и, когда чекисты полезли на колокольню, он стал кидать в них лошадиными котяхами. Его застрелили прямо на колокольне, потом сбросили на паперть. Труп блаженного чекисты не разрешили зарывать, объяснили: пономарь расстрелян за призыв к восстанию, он контра и пусть валяется, пока не протухнет. Бабы любили убогого, но не ревели по Филимону, боялись. Н а­ род сидел по домам, безмолвствовал. Запугать запуганного труда немного, все наши властители начинали с этого — с петли, плети, опричнины, казематов, чрезвычаек. Ревела в тот день лишь скотина, которую согнали в общий гурт. ...Я никогда о селе не писал, писать под прессом цензуры-о род­ ном — мука великая, а солгать, довольствуясь полуправдой, — все равно что предать. Наглухо закрыв дверь памяти крестьянского своего прошлого, я писал о другом, и вот эта лишь слеза запоздалая о родном со­ словии. Но и она едва ли пролилась бы, не окажись повода, на пер­ вый взгляд, столь же случайного, сколь и несущественного. Дело в том, что однажды среди почты своей обнаружил я кон­ верт, обыкновенный дешевый конвертишко с московским штемпе­ лем, но без обратного адреса. Понятно, пущено из столицы, но кем? И мне ли адресовано? Вскрыв конверт, я вытащил несколько страничек типографского текста, начинающегося с непривычно веж ­ ливого обращения: «Дорогому читателю». Это я, стало быть, «дорогой читатель», очень интересно для пи­ шущего оказаться в иной ипостаси, но кому, столь вежливому ад ­ ресату столицы ,я понадобился? Нет, оказалось, не из столицы то был голос ко мне, издалека, а подпись адресанта, исполненная также типографски, звучала так: «Исполнительное Бюро Совета Народно-Трудового Союза россий­ ских солидаристов». Я долго всматривался в знакомо-незнакомые слова. Российские солидаристы — что-то знакомое, хотя и не очень. НТС? Тот са