Сибирские огни, 1992, № 5-6

Ва|рфоломеевская ночь гражданской длилась четыре года, кол­ хозная, в которой погибло многократ больше, — год с небольшим; был накоплен опыт все ожесточающейся классовой борьбы! Н еуж ­ то, подивишься, грузинский мыслитель русскую душу знал лучше, чем мы сами?! Д о слез же элементарно все сделал: разделил де­ ревню на две части, бедные, режьте богатых — бросил клич. И началось... Год с небольшим — и нет мужика-труженика. Пограбить, пу­ стить красного петуха голь деревенская всегда готова, но ты-то, Константин Митрофанович, родитель мой, почему так безропотно смирился с участью жертвы? Отдал на поруху имущество, дом, семью! Как, впрочем, и братья твои — Тимофей, Андрей, Никанор — мужики работящие, все под сажень ростом, но смирные... Стальные «занозы»? Обрезы? Не было этого в родных Клочках, изучал вопрос. Во всем Ребрихинском районе коллективизация про­ шла организованно и завершилась в назначенный срок стопроцентно! Кулачество как класс было уничтожено. Поя корень, подчистую... ...Раскулачивать нас пришли три учительницы из Ребрихи и местный бедняк-а 1 ктивист Игнашка Плюхин, полуцыган. Его мать- нищенку, отставшую от табора, общество приняло из милости, дало ей избу-развалюху, и с детства Игнашка кормился дырявой таль­ янкой, на которой играл на свадьбах и со слезой пел цыганские песни. Землей Игнашка не занимался, на дворе у него жили две кошки да холостяк-петух, которого Игнашкино семейство пыта­ лось изловить, отправить в лапшу, но скоро уставало. Молоденькие учительницы в одинаковых бумазейных блузках потребовали у матери ключи от сундука и, выбросив все на пол, тут же начали переодеваться. Надевали по две, по три юбки, при­ шли тоненькие, приоделись — стали толстухами. Одна, запутав­ шись в материной юбке, упала, по-матросски ругнулась матом. Игнашка Плюхин сундуком не интересовался, он обошел вокруг отца, сидевшего на табуреже, сказал; — Сымай сапоги. — Зачем? — не понял отец. — Для нуждов революции. Отец выпрямился во весь рост, Игнашка отпрянул к дверям, расстегивая кобуру. Отец, дрожа кадыком, шарил себя по карма­ нам, ища кисет. Потом снова опустился на табуретку, стал сни­ мать сапоги. Один сапог, другой... — Портянки тоже, — осмелел Игнашка. Сбросив свои расползшиеся плясунцы, Игнашка переобулся, прошел по избе, скрипя спиртовыми подошвами отцовских сапог. Мне было шесть лет, я лежал на полатях, с ужасом глядя на то, что делается в избе. Отец хотел было закурить, но учительницы загалдели, заругались, блестя на него злыми глазами. Он не под­ нял головы, когда они стали вытаскивать у матери из ушей серьги, сдергивать с пальца обручальное кольцо, потом полезли за пазуху — искали золото, а отец сидел босой посреди избы со смятым чу­ жим страшным лицом. Я ревел и бился на полатях, мне было шесть лет, что-то я кричал, заходясь в истерике. Игнашка зарычал на мать; «Уйми па­ щенка, шалава, а то поленом успокою». А потом пришла другая «бригада» описывать скотину, телеги, сани, хомуты. Женщины таскали яйца из-под кур, пьянчуги заб ра­ лись в погреб, выбросив шмат сала, кричали: «Гужуйся, мир го­ лодных!» — а отец? Так и не обувшись, босиком стоял посреди двора, смотрел, как мимо него гнали со двора овец, коров, гусей.