Сибирские огни № 11 - 1983

Станет им по плечу. Ну а еще б хотела — Эта мечта светла: Чтобы сама их делу Я послужить смогла. Нет, я ни в чем не каюсь. Все повторила б вновь. Вовсе не отрекаюсь: Счастье мое — любовь. Счастье, что злобы льдами Не снесены мосты — Не разошлись врагами Этих детей отцы. Я бы молила бога, Если б молить могла,— Лишь бы моя тревога Их от беды спасла...» 16. В ЧИТИНСКОМ КАЗЕМАТЕ Сырость зловонна, и сумрак мутен. Капли время на доли делят. Лежа на нарах тюремных, Бутин Смотрит в точку. А что же делать!.. Вновь — одиночка. ' Попал не в ту ли, Где уж изведал и смрад, и потемки, Сладив побег из тюрьмы Акатуя Для моряков, поддержавших «Потемкин»! Щеки стальной обросли щетиной. Губы разбиты, под глазом шишка. Ловко поручик пытал, скотина!.. Глупо попался! Теперь уж крышка!.. Все же, как просто забыть о боли, К боли иной попадая в сети. Боль неотступна: А как там Оля! Боль неизбывна: А как там дети! Оля... И в памяти — снова, снова! — Взгляд, озаренный.светом глубинным. В этом один только я виновен — Стать не сумел для нее любимым... День догорает — развязка ближе. И остается мне жить лишь этим: Только бы Федор для Оли выжил. Лишь бы вернулся и к ней, и к детям! 17. СОН ФЕДОРА Это не снег, а поляна ромашек. Лежа слежу за вознею букашек. Божья коровка ползет по руке. Капля соленая — по щеке. Память досадных не даст промашек — Это не снег, а поляна ромашек. Снег — Позади, снег забыт навек! Знать не хочу, что такое снег!.. Травы шевелятся от ветерка, Песня доносится издалека. В песне — слияние счастья и боли. Что это!!. Это же голос Оли! И поднимаюсь рывком над поляной: Оля в рубахе идет полотняной! На голове из ромашек венок, В косы вплестись норовит ветерок. Бродом в ромашковых облаках Оля с младенцем идет на руках! Радость замедленна, словно спросонок: Это же мой, это наш ребенок!.. Через поляну навстречу бегу. Вязну в ромашках, словно в снегу. Только какие же это цветы! — Это снега, холодны и чисты!.. Падаю навзничь, шатаясь, встаю. Больше не вижу Олю свою. Только вверху, наравне с облаками Голос родимый плывет над снегами... 18. НА РАССВЕТЕ Притомились, перемерзли казаки — Столько верст поотмахали, да не зря!.. Вот уж утро раздувает угольки. Занимается морозная заря. А палаточка-то — вона! — у сосны. Вся, как есть, она, родимая, видна! Не досмотрят комиссары нынче сны. Кабы знали, так им было б не до сна. За погоню накопился этот зуд — Подчистую перебить комиссарье. Может, вправду они золото несут — Поживимся, если это не вранье!.. На карачках по сугробам подползли. (Ну скорей бы надавить на спусковой!) Наконец-то хрипло-сдавленное «пли!» — И винтовки громыхнули вразнобой! Разлетелась на осколки тишина, Шапки снега так и ухнули с ветвей! И охота на людей завершена, Ну а кто еще шевелится — добей! Выворачивай карманы и мешки Да, не мешкая, подклады потроши! Только что же это, братцы-казаки,— Золотишка-то ни крохи не нашли!.. Значит, загодя науськаны враньем. Мы кружили в этой гиблой стороне. Вот пойми теперь: за правду ли идем! Ведь какая ж это правда — на брехне!.. 19. ВО МНЕ НАВСЕГДА Видение это забыть не могу: Шесть трупов чернеют на белом снегу. Морозное солнце в зените висит, Поляна от радужных вспышек блестит. И только угора прибрежного склон Нещадно истоптан и кровью прожжен. Следы казаков убегают в тайгу. Шесть трупов чернеют на белом снегу. И солнца полдневного льются лучи. Пронзая до дна неживые зрачки. Но, кажется, будто бы смотрят они Сквозь годы и годы в грядущие дни. Не скроешь от этих взыскующих глаз Ни помысла злого, ни мелкого в нас. Ни зависти черной, ни муки стыда... Видение это во мне навсегда.