Сибирские огни, № 12 - 1971

лен, на гречу», поэт (наконец-то, и у него прорвалось-таки!) задает себе вопрос: «Иль ты забыл — не только дед твой за сохою, но и отец еще ходил?» Спросит и испытает чувство стыда («с повинною припал к зем­ ле б!»). И дает обещание (тоже не выдер­ жал принципа!): «И в руки я возьму работу. В работу в древнюю впрягусь...»; «И в зла­ ках я приму участье, внесу я вклад посиль­ ный свой...». Не знаю, как вы, читатель, а я здесь чувствую во всем интеллигента-горо- жанина, давно и прочно оторванного от де­ ревни, но искренне желающего «принять участье» в крестьянском деле. Ведь не слу­ чайно же цель этого участья в крестьянском труде обращена на себя: «И вспомню ра­ дость, вспомню счастье брести усталому домой». Не станем предъявлять Казанцеву ника­ кого счета за это. Время и опыт показыва­ ют, что он — поэт другого склада и другой темы. То место на карте, та деревушка в «приблизительно двадцать дворов», которая могла бы стать источником песни, но не стала,— она живет в сознании как символ исходности, непрерванной связи с нею, а это не так уж и мало. Е с ть во м н е п р е д в к у ш е н ь е с в и д а н ь я . И п у сть д а ж е у ж е н и к о гд а Н е п р и д е тс я в е р н у т ьс я ту д а . В се р а в н о х о р о ш о о т с о з н а н ь я . Ч то в гл у ш и , н а к р а ю д а л е к а , К а к и сх о д н ы й м о м ен т м и р о з д а н ь я , Е с ть и з б а , е с ть т р а в а , ес ть р е к а . Вот этот мотив и отличает «деревен­ скую» лирику Казанцева от господствующей тенденции. Ни положение «периферийного» поэта (Казанцев живет в Томске), ни си­ бирская экзотика, которая так прельщает заезжих поэтов, не оказывают на него ров­ но никакого влияния. Казанцев развивается независимо от привходящих обстоятельств, и в этом проявляются лучшие свойства поэ­ та. Но в этом же заключена и его слабость, ибо стихи его почти лишены сибирского ко­ лорита, почти не отражают современного развития великого края державы, они не­ сколько всеобщи. Понимаю, что тут некоторые могут усмотреть противоречие: дескать, как же так, поэзия и должна быть всеобщей, а не си­ бирской или дальневосточной. Да, но она может быть сибирской или дальневосточной по своему колориту, по тематическому при­ знаку, и общечеловеческой — по духу. Такое сочетание не унижает, а возвышает поэзию, придает ей характер своеобразия. Пафос познания мира влечет Казанцева к общечеловеческим проблемам, но не от­ рывает от конкретности, от первоистоков, от человека. Будучи убежденным материа­ листом, поэт выступает решительным про­ тивником иррационализма, делает особый акцент на логике познания, на причинно- следственных связях. Н е о б о всем я зн а ю , что о т к у д а . Е сть то , о чем н е зн а ю я п о к у д а . Н о зн а ю я — л о ги ч е с к а я н и ть С п о со б н а все со б о й с о е д и н и ть. И н о в о е, н е в и д а н н о е ч у д о Д р у ги м , п р и в ы ч н ы м ч у д о м о б ъ я с н и ть . Комментарий в стихах к учебнику по философии? По существу — да. По замыслу, по внутренней убежденности — принцип по­ этического постижения мира, основанный на логике. Сам по себе он для поэзии недоста­ точен, ибо художественное познание невоз­ можно без догадки, без интуиции, без ак­ тивной роли воображения. Не обходится без них и Казанцев. Даже такое несколько суховатое стихот­ ворение, как «В своем кабинете хронолог...», открывает шлюзы воображению, догадке. Больше того, по идее своей оно развенчи­ вает грубый рационализм «хронолога», ко­ торый задумал «на множество маленьких полок громаду веков разложить». И конча­ ется эмоциональным взрывом: К а к гром , н а д в е к а м и н а д в сем и Р а зо р в а н н ы й в о зд у х гр ем и т. И в р е м я л е т и т ч е р е з в р е м я , И в р ем ен и в р е м я тр у б и т . Так в чем же дело? Почему же поэт так отчетливо, так продуманно декларирует ло­ гический метод познания? Почему он не доверяет интуиции художника? Да, он больше доверяет разуму, чем сердцу. У Ка­ занцева брюсовский склад дарования. Не зря также он поминает в стихах имя Аннен­ ского. Я бы поставил в ряд тех, за кем следует Казанцев, и имена Гумилева и Хо­ дасевича, а из ближайших — Винокурова. Но в конце концов дело не в них. Никто из поэтов, как и Василий Казанцев, не мог обойтись без художнической интуиции, без догадки, без активной работы воображения. Что же касается Казанцева, то недове­ рие к страсти, к чувствам порою закрепо­ щает его стих. И он не раз подходит к по­ ниманию этого момента. Вы только обрати­ те внимание: «Я петь хотел. Но, робок и несмел, не мог начать. Я никогда не пел. А песнь, как слез невыплаканных ком, уже душила горло мне тайком.» И что же? Поэт просит помощи у тростника — ищет стебель для песни. У прибрежных ив, у дуба, но, «будто слез прорвавшийся комок, я песню в горле удержать не мог». И песню подхва­ тило эхо, и откликнулись на нее тростник, и ивы, и гордый дуб... Еще более характерно стихотворение, собственно, целый сюжет, притча, рассказ о том, как «я» и «он» вместе пили воду у автомата, смотрели фильм в одном зале ки­ нотеатра, смеялись над Чаплиным, после ждали трамвай, смотрели на звезды, но... «он» утром прочел новые стихи, а «я стихов не написал». Какой же вывод? К о гд а о н п и л у а в т о м а т а , Т о зн а ч и т , он н е т о л ь к о пил. К о гд а в х о д и л он в з а л т е а т р а , Т о он н е т о л ь к о в з а л в х о д и л . К о гд а с за д у м ч и в о с т ь ю кр о тко й В зд ы м а л он в вы сь л и ц о сво е. Т о в и д е л в ы сь и н еч то кр о м е. А я н е в и д е л . В от и все.