Сибирские огни, № 12 - 1971

них, ища ответы на столь сложные вопросы, но от поиска ответов не отказывается. При разборе стихотворения «На пригорке осин­ ник смеется...» было обращено внимание на то, как автор принципиально избегает поэ­ тизация антропоморфического взгляда на природу. Но весь ассоциативный ряд сосредо­ точен в человеке, именно через него пролега­ ет путь познания. И это характерно для лучших пейзажей Казанцева, таких, напри­ мер, как «Водопад». Возьмем для сравне­ ния несколько тропов. «Могуча и ш и р о к о г р у д а и фанта­ стически легка крутая водяная груда в мо­ мент смертельного броска», У этой «водя­ ной груды» есть г л а з а , и в них не видно с т р а х а . «А рядом, на уступе горном, не шелохнутся две сосны. Их перехваченные г о р л а в о с т о р г о м жутким стеснены». Только в этом — через метафорический ряд — сопоставлении возможна такая на­ пряженная динамическая картина природы, только такими ассоциативными сближения­ ми возможно проявить с в о е отношение к увиденному, наблюденному, проявить лири­ ческий характер. Интересно, что, переходя к объективному изображению человека, поэт ищет аналогии в природе, то есть все происходит в обрат­ ном порядке. В стихотворении «Рыбак и его дочка» годовалое дитя устремилось навстре­ чу отцу «мимолетностью блика», оно — «травинка, былинка, завитушка тумана, не­ смелая струйка воды». Наверное, для столь малого и незаметного существа всей серии сравнений многовато, ни «травинка», ни «былинка» з отдельности, по случаю часто­ го употребления, не удовлетворяют, два других — тоже, уже из-за поэтической кра­ сивости и бесплотности,—- но характер срав­ нений показателен. Прекрасное в природе и в человеке родственны, они одного проис­ хождения — вот что хочет сказать Казан­ цев. Поэт замечает, как искажает природу насилие над нею. Пожалуй, даже не столь­ ко насилие, сколько нарушение ее циклич­ ности, закономерной смены времен года и всего, что сопутствует им. Когда он видит в погребе п р о ш л о г о д н и й снег, то тот представляется поэту уродливо несоответ­ ствующим своей природной сути («свой снежный переживший срок, он был постыд­ но безобразен»). . Ситуация придумана такая, которая, возможно, и не вызовет протеста: бог с ним, этим грязным, слежавшимся прошло­ годним снегом; в погребе мог оказаться и лед, даже скорее всего лед, но ведь пре­ зренный утилитаризм нашего быта (да и давнего крестьянского тоже) не позволит обойтись без нового насилия над снегом или льдом! Оставим бытовую деталь. Рискнем рас­ ширить представление о насилии над при­ родой хотя бы без конкретных выходов к современным фактам. Позиция Казанцева придет в столкновение с гигантской практи­ кой обновления земли. Тут заключено ка­ кое-то внутреннее противоречие. И примеча­ тельно, что поэт, в общем, ни разу не ста­ вит себя перед лицом подобных фактов. А жизнь все равно поставит перед ним этот вопрос, и отвечать на него придется. Не будем гадать, какой ответ найдет Казанцев, он ма­ териалист и диалектик, и реалист, этого до­ статочно, чтобы спокойно ждать ответа. Но кто же из его читателей не захочет по­ скорее прочесть стихи, посвященные совре­ менному обновлению мира и покорению природы разумной воле человека! Познание мира природы — органичная для Казанцева тема, и она, надо думать, не иссякнет с годами, но параллельно с нею, робко, иногда даже слишком робко пробивается «деревенская» тема. Робко на фоне нынешнего сильного движения поэзии навстречу деревне. Что же она значит в творчестве Казанцева? Стихи о деревенском детстве и малой своей родине составляют, пожалуй, самые эмоциональные, самые щемящие страницы поэтического дневника наших дней. Память опять возвращает к стихам Николая Руб­ цова: С к а ж д о й и зб о ю и ту ч ею , С гр о м о м , го то вы м у п а с ть , Ч у в ств у ю с а м у ю ж гу ч у ю , С ам у ю см ер тн у ю с в я зь . Вспоминаются строки Анатолия Жигули­ на: К а к б ы п р о ш ел я все м у ки В то й н еу ю тн о й д а л и . Е сл и б не п о м н и л в р а з л у к е З а п а х р о д и м о й зе м л и ? Вспоминаются строки недавних лет, на­ писанные Федором Суховым и Николаем Благовым, Владимиром Жуковым, Валенти­ ном Сорокиным и Ольгой Фокиной. Да и многих других еще можно бы назвать. В той жажде цельности, чистоты, первозданности, которая с исключительной силой проявилась к концу минувшего десятилетия, малая точ­ ка на карте — родное село или деревня — стала источником обновления души, к не­ му припадали в надежде исцеления от бо­ лезней века, диагностикой которых так, ка­ жется, никто и не занимался. Не будем и мы отвлекаться в сторону этого сложного и противоречивого внутри явления. Нас сейчас интересует, как это яв­ ление общего порядка повлияло на творче­ ство Казанцева. Может быть, ограничиться вот таким признанием: «Шел по клеверу я, по малине. Но другие места поманили. По­ тянула другая мечта. И ушел я в другие места»? Нет, этого, пожалуй, мало. Казанцев по­ пробовал приобщиться к традиционной крестьянской работе, испытать ее: «Я бру­ ском на рассвете стучу. Я косу на рассвете точу...». Пока только через точку косы пере­ дает он ощущение усталости от работы с утра до вечера, передает поэтически убеди­ тельно. В другой раз, при взгляде «на рожь, на