Сибирские огни, № 12 - 1971

сячезначную неточность разрушить точ­ ностью своей». Поэт не делает каких-либо прямых вы­ водов из этого неутешительного для себя открытия, но, тем не менее, он не отказыва­ ется в дальнейшем от попыток «перевести» язык глаз на язык поэзии. Очевидно, слож­ ность задачи увлекает Казанцева. В одном случае он попытается расшифровать диалог глаз («Сидели два детины...») и сделает это без особой сложности, однозначными фра­ зами. В другом же, с уже присущею ему те­ перь сосредоточенностью, задумается над таинственною властью взгляда, от которого «внимательное тело... вдруг переменится всецело и станет гибче во сто крат и, зыб­ кую почуяв связь, от ожидания займется, и все как будто засмеется, переливаясь и светясь». Казанцев уверяет нас, что для него этот «краткий, непонятный миг» «выше разу­ менья». Тут он немножко хитрит. То, как уловлен, замечен этот «миг», как резко (да­ же неожиданно резко для Казанцева) схва­ чены перемены психологического и физиче­ ского состояния женщины под «беглым» взглядом мужчины', говорит о тонкой на­ блюдательности поэта, о том, что таинст­ венная власть этого взгляда для него уже в какой-то мере приоткрылась. Таинство взгляда в многозначности, но одно, главное значение передается адресату безошибоч­ но,— вот что заметил Казанцев. Над этим он и задумался, переведя язык взгляда на язык жеста в поэзии и через него проникая в психологию. Молодой поэт начинает с трудного, с то­ го, к чему обычно приходят в результате большого опыта, он пытается улавливать переходные состояния. В одном случае это переход от сна к бодрствованию, от снови­ дения к реальности («Пробужденье»), В другом случае переданы ощущения чело­ века, едущего в вагоне поезда, когда он оказывается в туннеле и когда выезжает из него («Туннель»), его восприятие природы в этот момент. Оба момента любопытны для психологического состояния человека, и поэт улавливает в них нечто характерное для его познания. Иногда кажется, что какие-то состояния поэт хочет закрепить в стихах специально для будущего. Вот он вспоминает послед­ ний школьный день, «упоительную» грусть и «поникшие плечи», грусть от счастья; вот сурово порицает в себе самоуверенность, нетерпимость, резкость, но, заглядывая в будущее, высказывает предположение: «Мо­ жет быть, под старость где-то я с сожале­ нием глухим, как счастье, вспомню время это. когда я был таким плохим». Стихи этого ряда в первых книжках по­ эта еще не свободны от желания поинтерес­ ничать, но в них отразилась общая тенден­ ция к самоанализу, и все-таки они доста­ точно искренни, чтобы поверить в серьез­ ность намерений поэта. Захватило Казанцева и общее стремле­ ние в природу, тенденция движения к есте­ ственности, к исходное™ и простоте. Надо отдать ему должное, он не поддался широ­ ко распространившейся моде «мужиковст- ва». Поэт не рядится в армяк и мурмолку, он остается самим собою, интеллигентным го­ рожанином, который, оказываясь наедине с природой, не отступается от главной цели творчества — познания мира и человека в нем. Н а н е с к о н ч а е м ы х и зв и в а х Б е зм о л в н ы х тр о п , в гл у ш и с а м о й . И щ у се б я я те р п ел и в о . Х очу п о го в о р и ть с собой . Цель познания достигается трудно, и поэт это хорошо чувствует и понимает: Я ц ел ы й д ен ь л и с т а ю л ес. В о м н е сп о к о й н ы й ш е л ест л е с а . Я зн аю , в кн и ге ес ть п о д текст. Н о н е м о гу п о н я ть п о д т е к с та . А понимание трудностей, понимание не­ понимания— это уже шаг вперед на пути познания. На природе выверяются чувства, она ос­ вежает их, снимает с них наигрыш, прибли­ жает к простоте и естественности. Но вот что любопытно: Казанцев, в сравнении при­ роды и искусства, делает обратное притяже­ ние. Лесная речка у него течет «светла н безупречна», как «обдуманная речь». Это но­ во и неожиданно. Наиболее характерным, выражающим общую тенденцию, как раз было стремле­ ние приблизить искусство к природе. В сти­ хотворении «Живая речь» Федор Сухов пи­ шет, что он «в каждом шорохе» листов слышит «живую, на меду настоенную речь», и непременно оставляет ее такою, «каковой с рождения была». Отсюда как будто бы выявляются две позиции, и обе они уязвимы. Одна, казанцев- ская, уязвима из-за своего рационализма, другая, суховская,— из-за утопичности.. А вот еще одна позиция: «Стихи из дома, гонят нас, как будто вьюга воет...». Здесь поэзия уподобляется стихийным силам при­ роды, «она незрима и вольна...». Таков был взгляд покойного Николая Рубцова, поэта на редкость органичного. Каждая из этих позиций имеет свою жизненную основу, находит объяснение в характере поэта. Сухов и Рубцов, как поэ­ ты, немыслимы без вживания в природу, без естественного «опрощения» своего бы­ тия в условиях сельского быта. Во взгляде Казанцева на природу проскальзывает ино­ гда экзотический интерес горожанина. И вот что происходит: то он тянется к Уитмену, автору «Листьев травы», который в его глазах «стал тихой песней ветровой, звез­ дой в лучах заката, косым дождем, тропой, травой — всем тем, чем был когда-то», жаж ­ дет совсем уйти в природу («растворюсь, смешаюсь с сучьями...»), то трезво и спо­ койно говорит, обращаясь к лесной речке: «И все равно тебя покину. С тобой расста­ нусь все равно». Четыре строчки из стихотворения дадут некоторое представление о пейзаже Казан­ цева: