Сибирские огни, 1963, № 10

в этом Маутхаузене рассказывал. Ты думал — кровь, мол, у него развол­ нуется, едва почует запах паленого? Не заволновалась. Ты думал, я сро­ бею, вздрогну, как явишься после стольких лет весь в белом, как привиде­ ние? Я н е оробел, не вздрогнул, не испугался тебя! Ты думал — я задох­ нусь... от удивления -— вон, мол, как Демид Зинку Никулину... оболванил: одежи скинула — утешайся... Я не удивился... Не задохнулся... Хотя... — и тут голос Устина дрогнул, он заговорил вдруг совсем по-другому — ж а ­ лобно и плаксиво: — Хотя лучше, если б задохнулся и подох, как... как... Думаешь, легко мне от того, что потерял я веру... что 'деревце-то Фильки­ но — засохло? Думаешь, я... Лучше кончить все разом! Я ихотел вчера кончить. Д а пистолет изржавел весь... Может — у тебя в сохранности? Так — дай. Дай! Демид слушал его, не перебивая, легонько барабаня пальцами по крышке стола да время от времени посасывая нижнюю губу. Стол был застлан толстой скатертью и никакого стука не было слышно'. Наконец он произнес властно: — Устин!! — Чего — Устин?! Ну чего — Устин?!! Ты хочешь вернуть мне Филь­ кину веру, а сам ты веришь? Сам ты веришь? — Не только верю, но и жду, — ответил Демид. — Ждешь? А чего ты ждешь? На что вы с Пистимеей надеетесь? Что советской власти придет конец? Я тоже — верил, я тоже — ждал! И я ду­ мал тогда, в войну: вот пошатнулась она, эта власть. Я помогал, как и ты, расшатывать ее... Я тоже, как и ты, резал, убивал, душил, жег... Я верил, я так верил, что даже сына своего не пожалел. А она, эта власть, стоит... Она все крепче делается, как... как вон тот осокорь на Марьином утесе. Видал осокорь этот, или нет? Так сходи, посмотри, как он разросся на Марьиной могиле. Утрами солнце-то сперва его освещает, а потом уже всю землю. Стоит у всех на виду, и все ему нипочем. Засвищет свирепый ура­ ган, да осокорю хоть бы что, он даже не наклонится. Распустит только ветки по ветру, и будто плывет, плывет над землей... Только и хватает си­ лы у любого урагана, Что сорвать пригоршню листочков да унести в тем­ ноту... Так во что же мне верить? Во что?! Не во что... А они... Я вот глаза простой девки видел, которую за горло вот этими руками... Я душил ее, а она смеялась надо мной. Марья Воронова, наверное, так же вас жгла тог­ да... Вы с Филькой выдавили ей глаза, а толку что? Всем — не выдавишь, всех в печи да газовые камеры не затолкаешь. Вы их толкали и ждали, когда у них по лицу разольется страх, когда они закричат, попросят мило­ сти! А они боялись, как бы не закричать, как бы не попросить! Они на­ мертво закусывали губы, чтоб не вырвались проклятые слова. Не так, ска­ жешь? Так, я-то знаю, я тоже кой-чего видел... Так неужели вы с Пистиме­ ей не понимаете, что затолкать людей в котел с кипящей водой или на го­ рячие угли вы можете, а зубы их вам не разжать, стонов не услышать... Листочек осокоря, говорю, можно сорвать, но все дерево не расшатать, не свалить... Это — как, спрашиваю?!! Демид хотел что-то сказать, но Устина было теперь, кажется, ничем не остановить. Он тряс всклокоченной головой, тряс кулаками, и, хотя он стоял на месте, пол под ним ходил ходуном. — Та девчонка, что на костре жгли, на горячих углях — соплюха ведь еще была, горшком пахло еще от нее. У нее уже волосья затрещали, полыхнули огнем, а она голову вскинула: «Тятенька, ты учил меня стоя умирать». Стоя! Или не помнишь, забыл?! И они стояли все — ее отец, сельсоветчик, тот толстый председатель коммуны. Им уже не на чем было стоять, а они стояли. Или этого же Захара возьми. Ты его чуть калекой не сделал — ладж>, молодец. Потом я изрядно ему жизнь поломал, а после ни одного случая, вроде, не упускал, чтоб пригоршню соли в открытую