Сибирские огни, 1963, № 10

...Устин поглядел вокруг. Они ехали все той же белой бесконечной степью, подернутой синеватой дымкой. Пистимея сидела сбоку, завернутая в тулуп, как большая деревян­ ная кукла. Устин подумал, что она в самом деле замерзла, что толкни ее — она вывалится из саней, да так и останется неподвижно лежать на снегу. Он усмехнулся. Ведь не сам, не сам отступился он тогда от Наташ­ ки и не сам, оказывается, решился пригибать ее к себе. Вот ведь память, вроде все помнится ясно, все стоит перед глазами, будто происходило всего лишь вчера. А на самом деле многое-многое уже забылось. Ведь и здесь, выходит, покорился он жене. Как было дело? Д а он, Устин, начал было поглядывать на Наташку, она стала остерегаться его. Когда бы^он еще решился с ней поговорить, да Пистимея, когда однажды ехали с по­ ля, спросила ядовито: — Что у тебя глаза помасливаются, как Наташкина юбка запо­ лощется? — Выдумаешь тоже! — прикрикнул он, Устин. Пистимея помолчала. Потом спросила: — Она ведь дочка Филиппа Меньшикова? — Вроде бы. — Вот видишь. —• И Пистимея вздохнула. А затем задала еще один вопрос: — Она вроде еще трусливей, чем Андрон Овчинников? И Устину стало ясно, чего хочет Пистимея. Хлестнув коня бичом, он проговорил: — Не знаю, трусливей ли... А осторожна. Как девица, бережется. — Она девица и есть, — строго вдруг обронила Пистимея. — А во­ круг вон сколько бегает кобелей. Когда проезжали мимо Наташкиного дома, Пистимея проговорила, жалостливо вздохнув: — Д а разве от вас, кобелей, уберегешься? Девка одна живет, на отшибе. И Устин понял, что делать, как действовать. Потом он чувствовал, что жена внимательно следит за ходом дела, видел, как она усердно молится за успех, знал, что она недовольна. Но вслух ничего не говорила. Когда он в конце войны вернулся в Зеленый Дол, Пистимея прогово­ рила ночью, лежа на спине возле Устина: — Сегодня Наташку встретила. Я поздоровалась, она эдак окрыси­ лась, что я... Ты уж гляди теперь, Устинушка... — Запнулась, погладила его волосатую грудь холодной ладонью. — Я к тому, что ну ее... от гре­ ха. Не вздумай, говорю... Когда-то ведь облизывался, как кот на масло... И вот в ту ночь он, Устин, впервые вышел из себя, сказал раздра­ женно: — Слушай, чтоб тебя?! Неужели ты не можешь... Неужели мы не можем прямо говорить? Неужели кто подслушает нас тут? Что ты все с намеками, все с ужимками? Не понимаю, что ли, в чем дело?! Чего нам друг перед другом-то? Не одну бочку мы с тобой крови человеческой пролили... Пистимея зажала ему рот рукой. Потом вскочила, схватилась за сердце, будто оно у нее зашлось. — Гос... господи, о чем ты?! Устинушка, да разве можно такое... об этом... даже в мыслях? Варька вон большая уже. Все, что было, быльем поросло. Сползла с кровати, стала на колени и принялась шептать молитву. А он, Устин, лежал и думал: «Быльем... Даже в мыслях нельзя! А давно ли она высказывала все это почти прямо? Давно ли он уходил в армию,