Сибирские огни, 1963, № 10

И у него холодно заныло где-то в животе: столкнуть действительно под лед, раз неловко так вышло с ней... Столкнуть, и концы в воду. А то разболтает еще... За пеленой снега замаячила черная фигура. Покачиваясь, фигура приближалась к ним. Устин быстро схватил свои ведра, бросил Наташке: — Ну гляди у меня!!! Да не стой, как истукан! Видишь, человек идет. Человеком оказался Анисим Шатров. В руках у него был увесистый черемуховый кол. Окинув взглядом Наташку, потом Устина, Анисим спросил: — Моя тут... за водой должна была прийти. — Только что набрала ведра и ушла. — Как же я не ветрел ее?! Может, сбилась с дорожки, перемело все. Надо бежать поискать. Однако сам не тронулся с места. Стоял, опершись о кол и обдирал глазами то Наташку, то его, Устина... Устин обошел Шатрова и направился к деревне. ...Да, так кончилась его попытка наложить «лапу» на Наташку. А раз так, раз не мог сделать ее послушным орудием в своих руках, как Андрона Овчинникова, как Антипа Никулина, он начал отравлять ей жизнь, тем более, что в те времена, кроме нее да Захара Большакова, у него «в работе» никого не было. И сколько же раз он, незаметно для других, подсекал ей крылья, которыми она только-только хотела взмах­ нуть, сколько раз он зажимал ей рот, когда она хотела рассмеяться! Бывало, утонет Наташка с головой в какой-нибудь работе, раскрас­ неется, расцветет вся, как цветок в жаркий полдень. Видно, особенно сладким казался ей тогда полевой воздух, особенно голубым и глубоким —- небо над головой. А он, Устин, подойдет и скажет негромко: «Стара­ ешься, кулацкое отродье? Давай, давай. Только вряд ли кого обманешь. Видим тебя насквозь». Бывало, запоет тихонько Наташка, улыбнется от избытка чувств веселой березке, пролетающей птице или просто тихому, зеленоватому вечеру, он, Устин, или его друзья Юргин с Никулиным тут как тут: «Смеешься? Поешь? Гляди, как бы заплакать не пришлось...» Антип Никулин, поддергивая сползающие свои штаны, частенько философствовал при народе: — А что? Она думает, что работает хорошо, так геройка теперь? Вид-да-али мы таких героек! Нас на мякине не проведешь, а прошлое кровопийство — не сажа, не отмоешь! Так-то вот! И пущай несет крест. А она — ишь чего! Раскрыла хайло поганое, тьфу!.. Народ не слушал обычно Антипа. Все уже привыкли, что Никулин каждый день кого-нибудь да обольет грязью. А Наташка давилась сле­ зами и убегала. И сколько выплакала она слез в одиночестве — никто не знал. Иногда Захар Большаков спрашивал ее: — Что это, Наталья, ты все с опухшими глазами? Горе, что ли, у тебя какое? Не осмеливалась Наташка ничего сказать председателю. Как ска­ жешь, когда чувствовала: тут где-то Демид, рядом. Как откроешься, когда Устин угрожающе процедил однажды сквозь зубы: «Ходи, Ната­ лья, да не оступайся. Оступишься — не поднимешься, а долго-долго из­ дыхать будешь, от боли наизнанку вывернешься». И, кроме всего прочего, не могла Наташка разобраться во всем. А главное — боялась она еще людей. Много она кое-чего видела, знала она, например, куда делся ее отец, Филипп Меньшиков, понимала, от чего сошла с ума ее мать. И казалось ей, что она выживет только в том случае, если все это будет храниться в ее душе, в ее памяти, как в могиле. 5. «Сибирские огни» № 10.