Сибирские огни, 1963, № 10

— Только уж ты, Акимыч... чтоб уж я в возчиках завсегда бы, а? — Какой разговор! Сделаем. С тех пор Андрон Овчинников, чистая, почти детская душа, свято соблюдал условия их «дружбы». Отдарить его за поросенка Пистимея как-то забыла, Устин и вовсе об этом не заботился. Правда, Пистимея время от времени совала ему какую-нибудь безделицу — то городской работы поясок, то пачку папирос, то дюжину перламутровых рубашеч­ ных пуговиц. Андрон, в свою очередь, в долгу не оставался, частенько привозил Пистимее полбадейки, а то и целиком бадейку меду или пудо­ вый окорок собственного копчения, пяток-другой мороженых гусей... Андрон был из тех грамотеев, что до революции ставили вместо подписи кресты, а немного попозднее с удивлением и радостью, вспотев от напряжения, складывали по слогам газетные слова, прежде чем скру­ тить из оторванного клочка самокрутку. О людях он судил больше по их словам, чем по поступкам, потому что в поступках разбирался очень плохо и не вдруг. Поэтому, проникнувшись уважением и преданностью к нему, Усти­ ну, слепо выполнял всю жизнь его приказания, полагая, что раз этого желает Устин, значит, это правильно. ...Приказания! Устин Морозов даже усмехнулся. Разве это были при­ казания? Так, баловство. Пошуметь, народ побаламутить из-за какого- нибудь повода, облаять того или другого, сплетню пустить... Д а Андрон и не знал, что это сплетня, не догадывался, что напрасно обливает лю­ дей грязью. Нынче летом Устин написал письмо в область: председатель колхоза губит недавно взошедшую, еще низкорослую кукурузу, распоря­ дился раньше времени скосить ее на силос, и попросил Андрона поста­ вить свою подпись. Ничего, поставил. Письмо подписали также еще Ан- тип Никулин да Фрол Курганов. Но осенью Андрон сдвинул шапку на лоб, почесал затылок: «Напрасно мы, однако, жалились на Захара. Ить правильно он... У других-то погнила совсем за зря кукуруза...» Д а сде­ лано было уже дело, поцарапали Захарку... ...Да, так было с Андроном. А как с Антипом Никулиным? Он — «во­ обще глупый дурак», — определила его Пистимея. И действительно, до сих пор он боится дряхлую старушонку Марфу Кузьмину, которая, как выражается сам Никулин, «довела меня до последней смерти из-за про­ клятого банного притвора». История с этим злополучным «притвором» случилась в то же время, когда он выволок сани с мукой, застрявшие посреди Светлихи. Увидев, что он кинулся тогда на изопревший, ненадежный лед, колхозники с дос­ ками, с жердями в руках побежали к речке. Антип Никулин сорвал даже с ближайшей бани черную, закопченную дверь и тоже приволок на бе­ рег. Все это побросали на лед, устроив нечто вроде настила. Когда сани выволокли за веревку, колхозники быстро подобрали свои доски, только дверь от бани сиротливо чернела метрах в пятидесяти от берега. — А, черт с ней, — великодушно махнул рукой Антип. — Главное — муку спасли. Вот что значит — народ. И опять же — обчественность. Обчественное и спасали. А раньше, помню, Филька Меньшиков как-то пьяный со свадьбы ехал да и втюрился вот так же. Днем. Люди видели. А кто помог? Никто. Не-ет, ныноче — все иначе. А Филькина кошева так и булькнула с конями вместе. Филька бы тоже нырнул, да следом Демид катил, веревку ему кинул. Да-а... А двери — черт с ни... И запнулся на полуслове. Рядом с прутом в руках стояла вдова Марфа Кузьмина, женщина высоченная и суровая, «конь-баба» или «зве­ рюга женского рода», как характеризовал ее впоследствии сам Никулин. Именно ей принадлежала баня, с которой Антип сорвал двери.