Сибирские огни, 1963, № 10

Костя словно онемел. Стоял столбом, глядел на рыжую шапку при­ езжего, одно ухо которой было задрано кверху, другое опущено книзу, и повторял про себя: сельсоветчики, сельсоветчики, сельсоветчики... Многое стерлось из памяти с годами, а эту рыжую шапку с одним за ­ дранным ухом и крупные, как горошины, веснушки на лице запомнил. И еще врезались почему-то в память воробьи, колготившиеся на согретой мартовским солнцем крыше мельницы. Подошел Демид и начал разговаривать с приезжими. Сельсоветчики спрашивали, давно ли они батрачат у Звягина, сколько он платит, откуда они родом, знакомы ли с какими-то правилами об условиях применения подсобного наемного труда в крестьянских хозяйствах, есть ли у них тру­ довой договор с хозяином... Потом заявили, что Звягин держит многих батраков без этих самых договоров и что они «прижмут» Звягина, оштрафуют его «под завязку». И уехали, посоветовав обязательно заглянуть в сельсовет. — Потолкуем там, ребята, что да как... Что-то и придумаем для вас. Пусть Звягин сам ломает свою горбушку на мельнице... пока она еще его. Когда сельсоветчики уехали, Демид сел на вытаявший старый жернов и сидел до тех пор, пока не окликнула его Серафима из дверей избы: — Демид... Кто это приезжал? Ну-ка, поди сюда, расскажи... Однако Демид не шевельнулся даже. Он повернул голову и спросил у него, Кости: — Слышал? «Пока она еще его...» Мельница, значит. А? — И приба­ вил жалобно :;— Так вот, Костя... Ничего мы не выждали тут. — Вздохнул, поднялся. — Ладно, обдумать мне кой-чего надо. И пошел к избе. «...Обдумать мне кой-чего надо... Обдумать кой-чего надо...» — без конца повторял и повторял Устин Морозов, лежа под подушкой. Как буд­ то он не понимал, что не Демид все обдумывал, а она, Серафима, как будто ему не было ясно, по чьей воле они ловили по селам и деревням коммунистов... Но когда стало ясно? Тогда или... сегодня только? Тогда или сегодня? В голове опять все перемешалось, там все плыло куда-то, кружилось, как горсть щепок и мусора крутится в мутном потоке. Что — тогда? и что — сегодня? Ах, да, стало ясно... А что? Почему Федьку там... в Усть-Ка- менке? А здесь, в Зеленом Доле — Варвару... И чтоб сам... Сам!! Устин Морозов даже перестал дышать под подушкой и даже рассме­ ялся. А ведь это, в самом деле, просто — умереть и сразу избавиться от своих проклятых вопросов, от Захара Большакова, от Варвары, от Фрола Курганова, от Смирнова. И главное — сейчас же станет ему легко-легко. Но вот как, как умереть? Пойти к Захару, что ли, и сказать... И тогда... Что тогда? A-а... ударят тогда, как говорит Илюшка Юргин, панфары. Запоют, зазвенят...Н-нет, врете! Я еще подержусь. Врешь ты, Фролка, не подгнили еще корешки, не подгнили! Врешь ты, Анисим, не сострижена еще макушка наголо, не опали листочки с веток, не посохли сами ветки! Большая сила была в твоем семечке, Филипп, и ты, наверное, по ошибке не половину, а всю, всю веру мне оставил. Я берег ее, хранил. Сохранил до самого сорок первого года... А потом, потом... Что ж, потом снова при­ шлось отсиживаться где-то в подземелье, плутать по лесу, по полям, доби­ раясь в Зеленый Дол. Но веры, Филька, твоей веры у меня всегда было впятеро, вдесятеро боль... Но последнего слога Устин не сказал, не произнес даже мысленно. К нему, Устину Морозову, как-то вдруг, неожиданно, пришел в этот миг ответ на мучившие его вопросы. Пришел до обидного просто, — буд