Сибирские огни, 1963, № 10
подбежишь к ним. Куда торопиться — не уйдут теперь, сволочи. Нечего рисковать. А на рассвете, коли не сдадутся, перестреляем. — А ежели они на лед — и деру вдоль речки? — А пущай... За островом лед дочиста размыло, там сплошь полыньи бурлят. Над островком установилась полная тишина. Только время от време ни там, в кустарниках, трещали сучья, шуршал прошлогодний сухой ка мыш под ногами. Иногда Демид стрелял наугад в темноту, но оттуда каждый раз доносилось что-нибудь насмешливое, вроде: — Ты на карачки стань да выстрели. Может, хоть тогда попадешь. А знакомый ломкий голос добавлял всегда одно и то же: -— Вы лучше сдавайтесь, бандюги сопатые. Отгулялись, понять бы пора... — Побереги патроны, — негромко сказала Серафима. — Для чего? — с отчаянием спросил Демид. Патроны беречь в самом деле было не для чего. Это было ясно всем. Но Серафима, помолчав, все-таки прошептала: — Господь весь мир сотворил за шесть дней и шесть ночей. З а одну только минуту мало ли чего он сделать может. А у нас вся ночь впереди... — Аа-а, взять бы твоего бога за бороду да высадить оставшиеся пат роны прямо в замасленное хайло, — с тяжелым отчаянием огрызнулся Демид. — Язык-то... язык-то, гляди, отвалится, — жестко сказала Серафима. Демид постреливал всю ночь, но Серафима ничего больше не говори ла. Лежа на песке она, мокрая, как и все остальные, прижималась все плотнее и плотнее к нему, Косте, пытаясь согреться. Но согрелся немного от ее тела, завернутого в лохмотья, он сам, а она дрожала все время мел кой дрожью. После полуночи и ей, кажется, стало ясно, что они обречены, что не поможет им ни бог, ни черт. Она пошевелилась, привстала: — Что ж... родные мои. Помолимся хоть напоследок. Не грешники мы, чтоб без молитвы... — Ляг! — прошипел Костя, услышав шум в кустарниках. — Саданут с ружья-то... — О н схватил ее за плечи и прижал к земле. Лежа на песке, она проговорила: — Чего уж теперь-то... Все равно уж. Была тебе я верной женой, Кос тенька, а любила ли — это... Но вдруг замолкла на полуслове, к чему-то прислушиваясь. — Что — «это»? — грубо спросил Костя. — Погоди, — попросила она. — Н-нет, ты уж договаривай. Договаривай! — Господи — чего ты! Любила ли, нет ли — это ты сам решай. Не умела я слова про любовь говорить, потому не говорила. Я все делала... у меня лучше на делах все выходит. А ежели не почуял любовь мою — зна чит, плохо я любила тебя, не так надо бы, — быстро проговорила Сера фима, не переставая прислушиваться. Костя тоже услышал какой-то шорох, треск. Но он не обращал на не го внимания. И в это время закричали в кустарниках: — Лед пошел! Ле-ед поше-ел! — Тихо!! — взЛетел в темное небо зычный голос. — И хорошо, что пошел. Теперь-то уж совсем живьем похватаем бандюг. — Теперь — все, — повторил и Демид, как будто до этого он еще надеялся на что-то. И обернулся к Серафиме, закричал, чуть не плача: — Чего же он, бог твой, а?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2