Сибирские огни, 1963, № 10

— Ступай, сказал! 1— прикрикнул Устин. Помолчал и прибавил: —• Это хорошо, что высказалась... Я поговорю как-нибудь с Егором... — Родимый мой! — кинулась к нему дочь, упала на колени, схватила за руку. — Только не говори, только не говори. Он ведь гордый, Егор-то... Он ведь тогда... — Гордый?!... ■— Устин выдернул руку. Челюсть его зашевелилась, борода заколыхалась, будто он жевал что, не открывая рта. Пожевал, по­ жевал, и уже потом уронил куда-то в постель: — Он не гордый, он про­ сто... так, склизота одна. Наступи на него — и поскользнешься. Нашла тоже счастье... — Для меня хватило бы... И матери... не говори, батюшка. Уж тогда- то она меня сразу на лавку... Заступись ты за меня, батюшка, запрети ей... — Запрещаю же... Ты слушайся только. — Да разве я... я и так. О господи, куда бы это деться мне, сгинуть... ■— Ладно, перестань. Утрись. И мать позови. Варвара поднялась с колен, вытерла,'как ребенок, слезы кулаками. И пошла к двери. А Устин лежал и думал: вот и вырос, Серафима, из твоего семени ма­ ковый стебелек... Вот, как ты ни крутила его, ни прятала от солнца, а за ­ цвел, да не тем, видать, цветом, каким хотела бы ты... «Не говори мате­ ри...». Да она, видно, наперед меня все почуяла, обо всем догадалась... Что ж, созреет маковка и семена высыпет, засеет какой-то кусочек поля. Д а семена-то тоже не те... А чтоб не засевала — ты, Серафима, и хочешь засушить ее на какие-то мощи. Значит, не бог тебе внушил насчет дочери, сама, сама додумалась. Д а что у тебя, в твоей дьявольской головенке за червяки клубятся? Хотя, постой... Она могла бы ведь и другим способом, чтоб дочь... не разбрасывала семена. Могла... — Варвара!—заорал Устин, переворачиваясь на кровати.—Варька!!! Вместо дочери в комнату вошла Пистимея. Устин сказал ей раздельно: — У меня догадка мелькнула сейчас... насчет Варьки. Гляди у меня! Опоишь своей отравой — головешку отверну. Отверну — и под мышку те­ бе положу. Поняла?! Сказал и снова лег лицом к стене. Пистимея гремела посудой, собирая на стол, разливала что-то по та ­ релкам. Позвала тихонько: — Устюша... Ведь с самого утра голодный. Он не отозвался. Пистимея еще раз проговорила: — Устюша... Но этого, второго зова, Устин даже и не услышал уже. Он снова был там, в зауральской северной глухомани, в затерявшейся среди тайги, как коробок спичек в океане, деревушке. ...Пошатавшись после «военного совета» несколько дней по ограде, он, Жуков, решительно заявил Демиду: — Ну, ты как хочешь, а мы на тракт с Тарасом через пару дней едем. Будем хоть голым разбоем заниматься. — Ишь ты какой... Уздечку прямо рвешь. А не сгаснет пыл-то? — не спеша спросил Демид, равнодушно посасывая самокрутку. — Да ты что?! Смеешься, что ли?! — окончательно потерял терпение он, Константин. — Ладно... — Демид бросил окурок, растоптал его. — Через два-три дня чтоб готов был... для прогулки. Поглядим, так ли ты горяч на деле, как на словах, узнаем, как твоя кровь холодок переносит. ...«Прогулка» началась с того, что Демид повел его и Тараса в лес. Он и Тарас были одеты по-дорожному, вели в поводу коней. А сам Демид