Сибирские огни, 1963, № 10

—• С такой же кровью горячей. Столь же, сколь маковых зерен в большой маковке! И чтоб все девки были... чтоб расцвело потом, заполы­ хало красным огнем целое поле... А, созрев, каждая маковка высыпала бы столь же семян, сколь я... — Вон что!! — поразившись ее желанию, тихо сказал он. — Так че­ го же, давай, роди... разбрасывай... — Куда разбрасывать-то?! В какую землю? Не распахана она, бурья­ ном поросла... Засохнут росточки... Долго потом размышлял он над ее словами. А однажды спросил вдруг: — А как же ты ухитряешься... не разбрасывать? Молитвой, что ли... бережешься? — Твое ли дело это мужское... чтоб беспокоиться? — покраснела Серафима. — А все-таки? — Ну что же, и молитвой. Травки погуще наварю, да бога подольше помолю... Тьфу ты, бессовестный... И я тоже — разговорилась, дура. От­ вернись хоть, дай от стыда отойти. И не пытай больше никогда о таком... не спрашивай. — Ладно, — рассмеялся он. И больше действительно не пытал, не расспрашивал. ...В сенях опять раздался стук, прервав Устиновы мысли. Вернулась с работы Варвара, вспотевшая, возбужденная. Круглые щеки ее, нажженные морозом, светились розовым огнем, были, казалось, чуть припухшими. «Вот оно... семя Серафимино, — подумал с тоской Морозов, глядя ми­ мо дочери на темный квадрат окна.—И действительно—ядреное. Говори­ ла Серафима — засохнут росточки, а Варвара вон какая вымахала...». Устин прикрыл глаза. Прикрыл и стал думать: а ведь нисколько не походит Варвара ни на мать, ни на него, отца. Те же, вроде, щеки, лоб и ное, как у матери. Глаза... глаза его, Устиновы, черные, с синеватым отливом. А посад го­ ловы... никто, ни он, ни Пистимея не держат так голову — слишком уж гордо, вроде как на показ. В глазах ее всегда тоска, лицо вечно уны­ лое, покорное, а голова-то, помимо воли... И вдруг встрепенулся, открыл глаза: постой... не из-за этого ли... Пи­ стимея... на лавку ее, голову Варварину, склоняет?! Он слышал, как Варвара раздевалась, снимала пальто, связанные не­ давно Пистимеей белые шерстяные чулки... И у Федьки ведь... и у Федьки голова-то так же... такой же посад был. Такой же упрямый выгиб шеи. Вон что!!! Устин даже затаил дыхание, чтоб не спугнуть мелькнувшую догадку... Ведь когда еще Федька от стола два вершка был, а головенку уже вскиды­ вал, как жеребенок. А потом, когда в школе учился... глаза воротил в сто­ рону, а голову-то не сгибал, наоборот, поднимал ее еще выше и смелее... Та-ак. Он, Устин, думал: на угрозы дерзостью отвечает, подлец... А она, Пистимея, выходит, тогда еще понимала... или понимать начинала, что не дерзость это... Дерзость сломить можно, потушить... А то, что у Федьки бы­ ло — не сломили, не потушили... Ни он, отец, ни она, Пистимея... Д а , не потушили. И Устин рассмеялся. Смешок его, тихий, как стон, заставил вздрог­ нуть и Пистимею, все еще возившуюся у печки со своим чугунком, и Вар­ вару, которая только что умылась, а теперь терла и без того розовое лицо мохнатым полотенцем.