Сибирские огни, 1960, № 3
вроде Живое, как бы ребенок. Травка там, огурчики. Впрочем, это и есть живое: природа! А вот со мной бывает: дорогу построим — рельсы, мосты, железо — а уезжать не хочется. Родное все! Налюбоваться не можешь. А почему? Выстрадано все. Я это, как специалист, понимаю. И вас пони маю. Гольцшмидт снизил голос до полушепота, подался туловищем впе ред: — А что делать? Между нами говоря, положение у нас не из блестя щих. Груда телеграмм лежит: то занаряжено, это отгружено, а где оно хо дит — черт ногу сломит, искавши. Стекла нам два вагона идет. Улита едет, когда-то будет. Вот-вот до Пыр-Шора пойдут поезда, а на станциях и разъездах ни одного стекла. Фонари на стрелках без стекол. Сигналь ных фонарей ни одного. Что прикажете делать? Сидеть? Писать в Москву: «Из-за отсутствия стекол поездов не пускаем?» А? Писать? Тихон Кузьмич вздохнул тяжело: — Возьмите все! — Зачем все? Возьмем то, что вам не нужно, лишнее. Война! Всюду надо идти на жертвы. Ведь не погибнут же ваши зеленые питомцы? — Как знать, — безразлично ответил Тихон Кузьмич. — Я приказал выписать для вас 400 листов фанеры, — уже совсем примирительно, даже как бы извиняясь, говорил Гольцшмидт. — Хотите, я выпишу и стекло — ящиков десять? Придут вагоны — получите.— И, не дожидаясь ответа Тихона Кузьмича, отдал секретарю распоряжение о фанере и стекле. — Вот. Не теряйте времени. Получайте и действуйте. Всего хороше го,— попрощался Гольцшмидт. Все рушилось в представлении Тихона Кузьмича. Конечно же, он был прав, когда утверждал, что не время сейчас пестовать кустики поми доров и какую-то редиску! Кому это нужно, если разрушаются целые горо да... И он представил себе оранжерею, наполовину покрытую фанерой. Горькая усмешка легла на его лицо. Если бы им, растениям, можно было сказать: «Милые, теперь война! Потерпите, подышите поменьше! Посиди те на уменьшенном пайке света и воздуха!» В эту минуту он и в самом де ле видел чахлую зелень, растущую без света... Так, не замечая окружающего, Тихон Кузьмич быстро шагал к сель- хозу, но идти ему туда не хотелось. Ведь не кто иной, как он сам рас сказал рабочим о предстоящих расширениях дела, о строительстве новых сельхозов, о новых теплицах. В каком виде он предстанет перед людьми, когда начнется замена стекла фанерой на существующих теплицах? Ворча и раздражаясь все более и более, Тихон Кузьмич решил отдох нуть и успокоиться. Он опустился на траву, но тотчас же вскочил — трава была мокрая. Выругал себя: «Черт! Что ни сделаю — все невпопад!» И вдруг строй его мыслей повернул в другую сторону: «И верно: все невпо пад! С Гольцшмидтом вон нехорошо вышло. Главному инженеру стекло позарез нужно, а у меня в лаборатории стоят четыре ящика. Еще с оран жерей и теплиц снимать стекло, может, и не придется. Помогу Гольдшмид ту. Как специалист специалисту...» Тут Тихону Кузьмичу бросилось в глаза беленькое здание рации. Вспомнилась Вера. «Надо зайти к ней, навестить», — решил он и пошел по мокрой траве напрямик к домику. В эти дни молодые супруги жили ожиданием родов. Вера каждый день по нескольку раз рассказывала мужу о том, как она себя чувствует. На ее лице выступала просинь, глаза глубоко ввалились, и передвигалась Вера тяжело, медленно. В углу комнаты уже стояла маленькая деревян
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2