Сибирские огни, 1960, № 3

леты уже здесь и на них уже грузят раненых. Да нет, Крушинский не со­ гласится никуда лететь — без него не может идти стройка, без него, нель­ зя, ничего нельзя... Она, Вера, должна увидеть Крушинского, должна увидеть Тихона Кузьмича. — Даша, милая, побудь здесь... Я недолго... Мне надо увидеть... — Она не договорила. Даша молча, согласно закивала головой и, поняв, что Вера ищет пуховый платок и никак не может найти его, хоть он и лежит на виду на топчане, взяла его и повязала им Веру. * — Иди, иди, родная, — сказала Даша, и впервые за все это время она улыбнулась, сверкнув зубами и радостными искорками иссиня-серых глаз, как улыбалась там, в сельхозе, веселая Даша Пончик. Вера не увидела бы Тихона Кузьмича, если бы около большой палат­ ки, превращенной в лазарет, не встретила Марью-доярку, бывшую теперь здесь старшей над всеми девушками из сельхоза, ухаживавшими за ране­ ными. В палатку никого не пускали, но Марья, которую Вера узнала по рассказу Даши, согласилась показать ей Тихона Кузьмича. Она чуть от­ кинула тяжелый полог у входа и указала на топчан, стоявший в самом дальнем углу. — Посмотрите, а туда нельзя, — сказала Марья, мягко положив большую руку на плечо Вере. На топчане лежало длинное тело> укрытое куском брезента. Вера разглядела рыжеватые, с проседью, волосы и усы теперь совсем обвисшие. Вера простояла у входа в палатку не больше минуты, хотя ей пока­ залось, что была она тут долго, потому что в ее памяти за это короткое время возникли и теплица, и Тихон Кузьмич над ящиками со всходами, и первые цветы, и Агапкин... Что-то остро кольнуло сердце Веры при воспоминании об Агапкине — где он, что с ним? Она не заметила, как Марья, увидев ее состояние и ду­ мая, что это у нее от жалости к Тихону Кузьмичу, отвела ее в сторону от палатки. — Спасибо, — сказала Вера и пошла к станционному зданию, к Крушинскому. Вера решила, что она ничего не скажет Крушинскому о приказе Бер- гута вывезти на самолетах раненых из Пыр-Шора. Но зато она подробно, с волнением рассказала со слов Даши все о Тихоне Кузьмиче — и как его допрашивали фашисты, и как они стреляли в него, и как Бизяев и Даша унесли его на ферму, наконец, и о том, каким она сейчас видела его. Крушинский слушал ее внимательно, ни разу не прервав. Он слушал и ь то же время о чем-то думал, и, судя по тому, что лицо его становилось все более и более мягким, просветленным, думалось ему о хорошем и дорогом. Когда Вера кончила свой рассказ, Крушинский сказал: — Хороший старик этот Тихон Кузьмич... Истинно русская душа... Да и Бизяев-то видите? Плохо, Вера Петровна, что мы в буднях своих — я говорю о себе — не замечаем таких хороших людей. Мы их видим, но как-то с одной стороны, а человек многогранен... Я знаю, вы не любите, например, Гольцшмидта... Да я и сам часто негодовал на него. Действи­ тельно, воловатость какая-то, медлительность, оговорки. Выругаться хо­ чется. А уйдет — и уже никаких оговорок. Берется за дело и делает его хорошо. Слова ему даются труднее, чем работа. Он привык все обдумы­ вать, а думать он может только работая. И сколько ему ни дай работы — все мало. Пыхтит, хрипит, задыхается, а тянет самый тяжелый воз.. З о ­ лотой человек!.. Крушинский перевел дыхание.