Сибирские огни, 1960, № 3

— Пошутил я... Пыр-Шора-то ведь нет больше. Не существует. — Ни одного дома? Ни одной землянки? — Ничего: только ямы и угли. Я думаю, новый Пыр-Шор будем строить на левом берегу. — Садись, — сказал Крушинский, впервые называя Гольцшмидта на «ты». — Я, наверное, с неделю пролежу. Алексеева нет. Тебе одному воз везти... Табурет заскрипел под тяжелым телом Гольцшмидта. И они загово­ рили: километры... выемки... ускорить... наверстать... графики... рельсы... шпалы... стекло... лес... автомобили... укладка. Крушинский несколько раз повторял: — Вы уж один, Наум Исаакович. Поднатужьтесь... И, казалось, разговору их не будет конца... Неоднократные преду­ преждения Веры не действовали, пока, наконец, она, успокоившись, не ре­ шилась войти к собеседникам и встать между ними. — Все! — заявила она. — Конец. Будем измерять температуру. Ни Гольцшмидт, ни Крушинский на этот раз не рассердились на нее. — Внутренний враг, — сказал, улыбнувшись, Крушинский. — Ничего не поделаешь, — вторил, поднимаясь, Гольцшмидт. — Значит, я сейчас же начинаю. — Действуйте, Наум Исаакович, смелей, а через недельку мы парой впряжемся... Гольцшмидт ушел, а вскоре за ним ушла и Вера. Еще не дойдя до крылечка домика, где теперь помещалась рация Климаса, Вера услышала тихий плач ребенка. Она вбежала в домик, рыв­ ком открыла скрипучую фанерную дверку в комнатушку радиста, ожидая, что там увидит мужа, взволнованного и рассерженного на ее опоздание. Но там, качая на руках ребенка, топталась девушка. Вера не могла сра­ зу узнать ее, и лишь, когда та вскрикнула: «Вера, Верочка!..» — и повер­ нулась лицом к окну, она увидела, что это была Даша — маленькая Даша Пончик. Хотелось броситься к ней, обнять и расцеловать ее, но плакал ребенок, требуя, чтобы мать накормила его. Вера взяла мальчика. Даша села на топчан рядом с Верой, но ей хотелось видеть лицо Веры, смотреть ей в глаза, видеть ближе и ребенка, так вкусно причмокивавшего губами, — она опустилась на пол и молча глядела то на нее, то на ребенка. Потом Вера попросила: — Дашенька, милая, говори... Расскажи — что там... И Даша, сбиваясь с одного на другое, часто смахивая кончиками пальцев с ресниц набегавшие слезы, шепотом, как будто боясь потрево­ жить ребенка, рассказала... ... Фашисты убежали из теплицы. Не стало слышно ни их криков, ни выстрелов. Даша бросилась к лежащему на полу Тихону Кузьмичу. Ей казалось, что он мертв, и, прижав его холодную руку к своей щеке, она беззвучно плакала и плакала, пока не свалилась рядом с ним, и уж ничего больше не помнила, не чувствовала. Даша пришла в себя, когда кто-то приподнял ее за плечи, перевер­ нул на спину. Отойдя от нее, человек произнес: — Эх, Тихон, Тихон. Пришел, видно, конец тебе и мечтам твоим... Приподнявшись, Даша открыла глаза. Около Тихона Кузьмича сто­ ял Бизяев — Дикий животновод, как за глаза звали его все девушки сель- хоза, — уж очень он был нелюдим, всегда обходил их стороной... Увидев, что Даша шевельнулась, Бизяев сказал ей так, будто она бы­ ла виновата во всем случившемся: