Сибирские огни, 1958, № 12

равняю. А и за ними вина немалая! Ушли вот, с колхозного травокоса ушли, товарищей подвели, за большой деньгой погнались... Было у Ивана Юндунова любимое словцо: «Пусть лучше переломится кость, нежели честь!» Так жил старик, так и умер.’Не из-за денег он — он за общую нашу колхозную честь вступился... Ведь не только живем ради того, что­ бы всего больше было, а ради того, чтобы выше, чище, добрее было! Вот придумали школьники стол находок — не только чтоб вещь нашли. Или юрту-лавку открыли в степи — не только, чтобы чабанам было удобно покупать. Для того, чтобы ко всему, что строим, — прикасаться чистым сердцем и честными руками, чтобы таких, как Бимба Бимбаев, — лгунов и клеветников, — чтобы не было таких среди нас... Вот и будем дорожить своей честью, каждый своей и каждый общей — перед народом, перед партией, перед своей совестью! Чубов снял со спинки скамьи дрожащие пальцы, постоял немного и быстро ушел на старое место, за печку. По глазам видит Чубов: нашел он слова, может, и обрубистые, не­ ровные, — но нашел слова для их мыслей... Давно не чувствовал Чубов ‘такой радости, нет, больше — такого счастья! Собранйе пошло дальше: деловито, своим чередом. Но и в глазах Простокишиной, и на лице Гомбоина читал Чубов: прошла у них тревога, успокоились... Дают слово беглецам, выступают колхозники, голосуют... Вот в руках у Гомбоина густо исписанная крупными кривоватыми буквами четвертушка бумаги — заявление Федоры Петрищевой. Пока он с трудом разбирал ее заявление, сама Федора звучно, на весь зал, сморкалась в головной платок и исподлобья умильно поглядывала и в президиум, и в зал, и на тех, кто сидел рядом на скамье. Но когда голосо­ вали — поднялась за Федору лишь одна рука — рука старой бурятки- чабанки, пожалевшей плачущую женщину. Да, правильно поняли Чубо- ва: не место бесчестным людям в колхозе! Полчаса, не меньше, что-то невнятно и слезно бормотал Лиходеев — о своей бродячей жизни, о том, где и кем работал, про Петрищева, и вдруг уныло-напевно заговорил языком псалтыря: «Всякие скверны аз был делатель!.. Беззакония мои превысили голову мою... Сокрушаюсь о грехе моем...» Кто пожимал плечами, кто смеялся, кто от стыда за Герасима Лихо­ деева опустил голову. Нет, не оставили няньку-полотера-звонаря в колхозе! У этого мужи­ ка честь давно переломилась — гораздо раньше, чем кость! ...Старик Лобанов цедил по слову — будто все слова прикипели у него к нутру... А жена и уже взрослые дочери — в слезы... Ну что ж, пра­ вильно решил народ: это труженики, хорошие люди... Сбились было с панталыку, да прозрели, почуяли, где правда, теперь возьмутся горячей за полезное дело! Приняли! Удивил, по-хорошему удивил Чубова старший Зимогоров. Ведь мол­ чальник был! Впервые,' наверное, в жизни стоял теперь Митин отец, вы­ прямившись, и смело глядел в глаза сотням сидящих перед ним людей! — Со старой дорожкой — всё, товарищи! Конец! Путей много прой­ дено, а дороги-то у меня, видать, не было! В колхозе я свою дорог) на­ шел... По-новому, по-доброму жить выучусь! Докажу! И когда Чимит Доржиев спросил: «Как, товарищи, решим, принять Зимогоровых в колхоз?» — Чубов прежде всего услышал звонкие голо­ са оттуда, из-за печки, с подоконццка: — Принять, принять! Конечно, принять! Это кричал Рабдан Тудупов. Кричала Дарима. Кричала и его дочь Роза. И все лица обратились к ним...