Сибирские огни, 1958, № 12
чувствовать себя в родной степи! Ночь, гроза, и он один на всю степь! И круглый луч карманного фонарика сиротливо теряется в бушующей мгле. Наверное, то же самое, что и он, чувствовали Шоно и Нойён. С шер стью, прибитой дождем, прижав треугольные уши к затылку, закрючив взмокшие хвосты меж ног, они то и дело вырывались из грозовой мглы, под самые копыта Арбагара и, убедившись, что хозяин здесь, не бросил их, вновь кидались в смятенный хаос воды, мрака, громов и молний. — Холой! Холой! — выкрикивал во всю силу легких Рабдан, кру тясь вокруг отары на мохнатенькой лошадке и собирая в кучу овец. Нет, он должен привести в Жипкочу всех баранов — до одного! Что скажет дед, если он растеряет отару? Что скажут мать и отец? Вон ту овцу, отупевшую от усталости и страха, подымем с земли ик- рюком, ничего — пойдет! А вот та совсем обессилела, залегла и ее уже- заливает водой. А ну-ка, Нойён, бери ее за ухо, тяни! Приводи в чувство! Стоило Нойёну лязгнуть сзади зубами — прытко помчалась! А там что еще? Десяток ошалелых овец шарахнулся в сторону, вот- вот исчезнет во мгле, ищи их потом! Шоно, слышишь это тебе свистит Рабдан! Какая же славная, догадливая собака! Уже летит наперерез ов цам, отгоняет обратно к отаре! А что делать с этим ягненком, повалившимся на слабых тонких нож ках? Ну-ка, на руки его, вот так, а теперь под халат, прячь бело-розовую- мордашку, грейся! Да, хуже всего ягнятам! Те, что родились в конце зимы — успели подрасти, они крепенькие, выдержат, а вот майские, весеннего окота, как этот, что затих у груди, под халатом — как их беречь? Сколько раз Луб санов убеждал бабая: «Старайся зимой всех ягнят принять — к осени богатырями вырастут!» Нет, все упрямится дед, все по-старому хочет! — Холой! Холой! Вот уже и Аргалеева сопка — здесь, охотники говорят, в старину- каменные бараны водились... Отсюда совсем близко до загона — два ки лометра, не больше. Снова колотит безумный шаман в огромный бубен, по-прежнему льются с неба потоки воды, мечутся зеленые угольники: молний. Ну и гремите себе, сколько влезет, бубны грома, кидайтесь, как бешеные волки, молнии, пусть озерами льется с неба вода, все равно до веду отару до загона, ни одной овцы не отдам грозе! Слушайте, вы, сле пые стихии, это я, Рабдан Тудупов, вам говорю! — Холой! Холой! Главное, чтобы овцы в куче были, чтобы не понеслись дикой ордой по степи, куда глаза глядят. А для этого надо стянуть их невидимым ар каном чабанской воли. — Холой! Холой! — отзывается кто-то совсем рядом слабым дре безжащим голосом. Голос бабая! И лошадь его: видно под лучиком фо наря, как по длинной пятнистой морде текут, будто обильные слезы, струйки дождя... И суженная водой бородка бабая смешно торчит из-под завязанного на подбородке мэлгея. Только когда же успел худой, .тще душный бабай так растолстеть? Но вот ста-рик подъехал вплотную, и Рабдан увидел торчащие из-за пазухи две маленькие кудрявые головки, и влажные бело-розовые мор дочки, и косые палочки испуганных зрачков. И у него топырят халат ягня та! О, теперь уж, вдвоем с бабаем, они непременно спасут всех овец — всех до единой! Дед и внук разъехались в разные стороны, охватив вместе с собака ми отару полукольцом, скучивая овец, подымая ослабевших, согревая яг нят теплом собственного тела. И вот уже позади утесы Аргалеевой сопки, и полегшие навзничь
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2