Сибирские огни, 1958, № 12
всей степи ищут. А мы обратно подадимся, в георазведку. Посадим в ко ляску мою женушку-сдобушку, тебя на багажник и катнем до самой Ад- риановки. А там на поезд... И прощай, степь! Нужна она мне, как кобы ле горчица!.. Нам теперь друг за друга держаться надо, а то пропадем! Мы теперича с тобой словно близнецы-срастушки, только не спиной аль там пузом, — карманом срослись! Ха! И здесь нам с тобой больше не житье. На-ка, возьми мешок, прикрой полою... И они как-то быстро и неожиданно для Мити вышли из юрты. Все время, что Петрищев и Бимбаев пробыли в юрте, Митя чувство вал себя точно в столбняке. Мысли суетливо бегали, как пчелы в разбу женном улье, страх сменялся изумлением, изумление — любопытством, любопытство — снова страхом, а из страха, изумления и любопытства прорастала ясная и глубокая ненависть. Все слышал ум, все видели гла за, и все понимало сознание. Но руки и ноги у Мити были скованы, слов но накатали на них, как на кадушку, железные обручи-кованки. И не сразу оставил Митю столбняк. «Деньги на Алханае украли, мотоцикл увели... Здесь чьи-то деньги прибрали... Теперь в Адриановку, на поезд...» Что-то из разговора Бимбаева и Афоньки особенно мучило Митю. Вдруг словно голубой свет молнии озарил его мысли: «Стариковские сот няги куды сунул?» Стариковские? Это, выходит, деда Юндунова? Ну да, Бимба давно подбирался к ним. Ограбили деда! Ох, а если убили! А он стоит тут, как статуя! Упустил гадов, упустил! Сейчас они — на мотоцикл и поминай, как звали! Митя рванулся из своего проема, ударился коленом о пустой уже ящик, обронил кепку, но не стал поднимать. Шибанув изо всех сил двер цу ногой, он выскочил из юрты... Гроза Медленно и лениво переступает маленькая косматая лошадка поза ди отары. Поводья опущены. Одна рука всадника тяжело легла на гу стую лошадиную гриву. Во второй руке сонно склонился длинный икрюк. Широкополая соломенная шляпа низко надвинута на лоб... Рабдан Тудупов возвращается с овцами домой, в Жипкочу. Снуют челноками Шоно и Нойён, выискивая отбившихся от отары маток. А вечереющая степь дымится зноем, как чаша, налитая крепким и горячим карымским чаем. Сегодня утром прискакал на пастбище Даши-Дондок и скороговор кой выложил все улан-шибирские новости: бригада Простокишина за че тыре дня скосила траву в Шивие, а теперь ее перебрасывают строить но вую баню; Елизар Свешников привез со станции новенький токарный станок для мехмастерских; братья Нефедовы — вот молодцы-то! — при думали и соорудили в новом гараже жаровое отопление! Аюр Гомбоич взял первое место на окружном сурхарбане и должен завтра-послезавтра вернуться домой. И самое главное: Даши привез письмо от отца. Рабдан читает это ко роткое письмецо целый день — будто в нем тысяча страниц. Соскочит с лошади — письмо в руках, вскочит на лошадь — письмо перед глазами. Читал отцовские строки в Сорочьей пади. Читал у Шаманского камня. Читал у Старого Обона. И теперь, когда стемнело, слова, написанные тонким, как прожилки на березовых листьях, почерком, — все слова из письма, все, до единого, — в памяти у Рабдана. «...Как хорошо, сын, что сберег ты пожелтевшие бумаги в чемодане под койкой, как хорошо!.. Вот теперь мои старые стихи встретились с мо ими читателями...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2