Сибирские огни, 1958, № 12
— Ну, ну, чай садись пить! — смелее говорит Юндунов и, бодро взглянув на гостя, кладет в алюминиевую миску густую творожистую мас су арсы (после перегона айрика на арахи — арсы скопилась целая кад ка!), подбавляет в арсу свежего молока, ставит миску на очаг. И все же нет-нет, а взглянет с тревогой на гостя. Глаза у Вандана, как всегда, ве селые и любопытные, — нет в них ни злой насмешки, ни скрытого осуж дения, ни деланной жалости. И они едят кисловатую арсу, приправленную горстью муки, и пьют деготно крепкий чай, и курят пороховой силы табак, и снова едят арсу, и вновь пьют чай, и сызнова курят трубки — и все неторопливо, по-степно- му. У Лубсанова влажнеют каменные скулы, лоб и бородка Юндунова покрываются испариной... И по-степному неторопливо передают старики друг другу важные степные новости. А вернее — говорит больше Лубсанов: у него и ново стей побольше. — Позавчера старика табунщика из Шугалая встретил, — рассказы вает Лубсанов, — он на Алханай ездил, на богомоленье... Мы с тобой, Иван, давно там не были: у нас колхозных дел куча. Однако кое-кто ез дит, кое-что бурханам жертвует. А! Новый костюм в сельпо купил, на ве точку повесил: на тебе, бурхан, бери себе, носи! Деньги на трудодни за работал, под дерево положил: на тебе, бурхан, бери, купи, что нравится! Ну, можно смеяться, но никто жертвенные деньги не возьмет. А тут — ух, какое дело! — шугалайский табунщик рассказывал: ночью мальчишка закричал, молельщиков разбудил: все увидели — какие-то люди деньги хватают, в мешок суют. До самого Соснового Войска за ними гнались, лошади пристали... Как догнать, когда воры на мотоцикле! Ну, не знаю— верить табунщику или нет! — Э! —- отмахнулся трубкой Юндунов, — сказки рассказывают! Ма ло ли что мальчишка во сне увидит! Эт-та ты лучше скажи: Чимит вер нулся? — и деликатно добавил: — Как его здоровье? Как настроение? Лубсанов покачал головой, усмехнулся в короткие седые усы: — Дай-ка, Иван, огоньку — трубка погасла... Юндунов дублеными стариковскими пальцами достал из очага рас каленный уголек, разжег погасшую трубку, неторопливо передал уголек Лубсанову. Два серо-седых облака из двух трубок сталкиваются над очагом. — Ты про Чимита спросил? Вернулся председатель, вернулся. Сели вчера чай пить, спрашиваю: «Ну, дорогой зять, как в райкоме бледнел- краснел, что скажешь старому колхознику?» Лубсанов выждал, пока Юндунов просушит щеки и бороду полотен цем, и продолжал: — Как, думаешь, Чимит отвечал? Толстую тетрадь подвигает: «Се годня весь вечер девочкам рисовал, погляди»! Я его про райком, он мне — рисунки! «Вот, — показывает, — хороший дом, верно? Гляди, народ с узелками идет. Это баня, понял? А в этом домике, где дети за оградой иг рают,,— детский сад, понял?» Да как хлопнет тетрадью по столу: «Вот за что мне попало: была бы баня, детсад, пекарня — может, новоселы бы не ушли!» — Ну, это как сказать, — ответил Юндунов, — этот Апонька длин ным языком им мозги обкрутил. Верно говорят: с собакой свяжешься — без полы останешься.— Он вздохнул.— Жаль мальчишку этого, Митьку: хороший парень и чабаном хорошим был бы... Да и отец у него вроде... Ну, еще что Чимит говорил? — Думаешь — все? Нет, Иван, не все. Он опяуь тетрадь взял, опять стал рисунок показывать: воду нарисовал, траву, овец. «Это озеро Саган-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2