Сибирские огни, 1958, № 12
Базарон подсел к очагу. Красноватое пламя догорающих углей лег ло на широкий нос, на крупные губы, на тяжелые углы скул и подбород ка, сплошь покрытые серой дорожной пылью, как лампочка матовым на летом. Серым стал воротник гимнастерки. Серыми стали и высокие рези новые сапоги: местами их омыла вода, обнажив зеркальные голенища с налипшими кое-где травинками, листочками, стебельками: степные доро ги, реки, пастбища оставили свои знаки на сапогах колхозного зоотех ника... Между тем Бальжит достала кружку, черпнула ковшом из котла, долила молока, поставила на очаг тарелку с хлебом и сухим творогом. Базарон звучно, с каким-то ожесточением, отхлебнул чаю из кружки. Хозяева молчали. Юндунов, набивая трубку, поглядывал то на сына, то на Базарона. И вдруг спросил со спокойной и неторопливой стариков ской деловитостью: — По фермам, однако, ездил? — А? Да, да... по фермам! — рассеянно ответил Базарон. Он повернул голову к двери, прислушался. И Рабдан вслед за ним, и дед. Нет, никого... только степь. Только овцы шумят, да кукша пописки вает, да провода поют свою песню. — Э! Кто сюда едет — первый услышу. Далеко слышу! — продол жая набивать трубку, сказал дед. — Как дела-то, говори! Сенокос ладно идет ли, нет ли? Трава-то нонче хорошая, дождик весной справно по брызгал! Базарон с прежним ожесточением хлебнул из кружки и дважды ка шлянул — «кхо-кхо», — словно выбивая из горла застрявшую и там до рожную пыль. Похлопав слева и справа по брюкам, он достал из широ кой прорези коробку папирос с яркой крышкой. Прежде чем открыть ко робку, он с силой потер ее краем скулу. — Трава, Иван, хорошая — давно такой не было...—он раскрыл ко робку, достал папиросу и впихнул ее в зубы чуть не на всю длину мунд штука. — На, Иван, бери... Закуривай... Люди совсем негодные — вот бе да! Совсем без головы люди! — Это как так — люди плохие? Почему — плохие? — Юндунов осторожно, щепоткой взял папиросу, подумал, взял вторую, покатал обе папиросы по сухой ладони, потом спокойно заложил за уши, продолжая набивать трубку. Базарон протянул коробку Тудупу. И снова взглянул ему в глаза: «Тот же я, с открытой душой пришел, только — ведь знаешь меня! — никогда нужных слов не могу найти!» И Тудуп понял Базарона. Помедлив, молча взял папиросу, но не за курил ее, — осторожно и бережно держал в словно застывших пальцах. А Базарон вдруг заговорил громко и возмущенно: — Эх, Иван! Сколько раз говорил Доржиеву: эти люди зачем в колхоз пришли? Рвать с колхоза, вот зачем! В самое горячее время кол хоз бросить — как это назвать? Всё бросили —- косилки, копнители, граб ли, волокуши, котлы, телеги, — Базарон поочередно загибал свои круп ные пальцы, они хрустели — вот-вот какой-нибудь палец сломает! — Кто сбежал? Кого ругаешь? — Юндунов пересел поближе к Ба- зарону. — Толком скажи. — Ну кто! — Базарон схватил новую папиросу и сунул в рот, точно собираясь проглотить. —Дылда этот, Афонька Петрищев, жена его—тол стая, ленивая баба... теперь — старик этот, что всегда хнычет, — ну, ко торый нянькой был... ЛихоДеев. И дураков Зимогоровых увели! Рабдан подошел к Базарону, тронул его плечо корешком книги. — Все ушли? — тихо спросил Рабдан. — И... Митя? 4. «Сибирские огни» № 12.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2