Сибирские огни, 1958, № 12

ловеком, что на карточке, прожил Рабдан все свои семнадцать лет, срод­ нился с ним. Его называл отцом. Как же ему принять этого, что обнял его два^дня назад? Он — чужой Рабдану, хотя в ушах еще звучит дрожа­ щий, прерывистый голос: «Рабдан, сын...» Все, все вспоминается сейчас, что говорили в Улан-Шибири об отце. Не Доржиев ли, сидя в их юрте у очага, сказал: «Вместе с Тудупом на Шибановой сопке путь начинали». А Чубов как говорил: «Мечтал твой отец, чтобы вся поэзия мира зазвучала на родном языке... А Пушкина хотел всего перевести!» Гомбоин как-то, той осенью, когда в саду рабо­ тали, подошел, обнял: «Эту пихту твой отец сажал— в первую нашу кол­ хозную осень... Хочешь, Рабдан, стихи его тебе скажу — не о пихте, правда, о березах: «Кудрявый березняк на дне глубокой пади... И верной дружбы знак — две срезанные пряди». И отошел, расстроился... А слова Базарона как забыть? «Руку бы отдал — лишь бы Тудуп вернулся». А сколько раз, когда Рабдан приходил к Даши-Дондоку, читал он в грустных глазах Дарижап непроизнесенное имя: «Тудуп»? Сказать отцу, как мы с Митей его книги и тетрадки перелистывали... и что переводы его читали... и что стихи Пушкина и Гейне наизусть выучи­ ли, — не все, конечно, а вот те, про дружбу и новый мир... И что фото­ графию нашли — там, в чемодане: «Дружище Тудуп. Помни нашу сош­ ку. «Прекрасен наш союз». А вдруг отец рассердится — ишь какие, кто вас просил в моих бу­ магах рыться?» Вот о чем думает Рабдан, сын Тудупа, и вот почему черные буквы разбредаются овцами по белой странице. ■ А о чем думает Тудуп? «Отец, жена, сын — самые дорогие, самые близкие на земле сердца... Как ему поверить самому себе, что он снова тут, рядом с ними, снова ви­ дит их, слышит, может коснуться рукой! Этот худой, высохший старик — его отец, этот рослый парень, в котором он угадывает свои черты, — его сын, эта женщина, склонившая голову над шитьем, — его жена. Да, он знал, хорошо знал, что годы сделали свое . дело, — что он вернется домой в пространстве, но не вернется во времени! — но знать '— это совсем иное, чем видеть и принять душой... А они, его отец, его сын, его жена — верят ли они ему, как прежде, не чужой ли он им стал — ведь столько лет жили они без него?! ...Не сразу, нет, не сразу решился он ехать домой, в Голубую степь. Недели за неделями колесил он по дорогам Сибири, не решаясь сесть на тот поезд, который умчал бы его за Байкал, в родные места. Когда он уезжал, отец был такой старенький, а жена такая юная... Не вышла ли Бальжит за другого? Может быть, сейчас и следов роди­ тельской юрты в степи не найдешь... А сын? Нужны ли ему отцовские руки, отцовское сердце, — ему, выросшему без отца? Еще оставались в степи друзья... Там ли они? Что с ними стало? Ведь была война, многих поглотила. А те, что живы?... Они, наверное, давно забыли его! Его встре­ тят там, в Голубой степи, чужие люди, чужое счастье... Нет, нет, лучше уж совсем не возвращаться домой! И все же чья-то невидимая властная рука подталкивала его все бли­ же и ближе к Голубой степи. Он не мог противиться этой руке... Но од­ нажды, наперекор ей, он сошел с одного поезда, сел на другой и чуть ли не прямо из вагона попал в палатки минусинских'целинников. Сотни юно­ шей и девушек пеклись в адской жаре, мокли под ливнями, радовались и горевали, влюблялись, плакали, пели... И подымали сибирскую цели-