Сибирские огни, 1958, № 12

скорее к коровам — доить. Вернется, осторожно ставит ведро с молоком, торопливо поит Бальжит и сестренку чаем. И все поглядывает на кошму: проснулся отец или нет. Только отец шевельнется, потянется, молча про­ тянет руку — и уже перед ним полная чашка чая, блюдечко с желтой сметаной и «урумхэ» — мягкими вареными пенками; снова руку протя­ нет — мать ганзу подает, кисет с табаком, отец напьется чаю и — на ко­ ня: поехал по улусам, в гости, чай пить. Только он вернется, мать — уже возле коня, торопится расседлать. И опять отец с трубкой в зубах зава­ ливается на кошму — важный и жалкий, беспечный и довольный... Чем? Все мать делала: юрту увязывала, когда перекочевывали, араху варила, войлок катала, кожу мяла, халаты шила, косить нанималась в русские села. И — никогда не жаловалась. И умерла молча, сразу, чтобы нико­ му не мешать, никого лишней заботой не мучить: просто упала возле юр­ ты, когда еще все спали. Проснулась Бальжит и долго не могла понять, почему с той стороны, из-под войлока, на земляной пол юрты льются с тихим шорохом белые ручейки... В первый раз пролила тогда мать надоенное молоко... Вот так, еще четырнадцати лет Бальжит не было, приняла она на свои плечи всю материнскую работу. И все в их юрте шло по-старому: Бальжит, как раньше мать, хозяйничала в юрте, доила корову, подавала отцу чай и трубку. А тот — нищий, оборванный, пьяный и беззаботный . — валялся на кошме или ездил по юртам пить бесконечный чай и араху и вести бесконечные, праздные разговоры. С единственного столика рав­ нодушно смотрели на пустоту жилища деревянные и медные бурханы... Только им, бурханам, и хватало еды в этом убогом жилье! И вдруг — шум и крйк по улусу. Споры и чуть ли не драки в каждой юрте. Взад-вперед водят овец, коров, лошадей. Старый Вандан и глухой, избитый когда-то приставом Цыбик — отец Дарижап — про­ водят собрания, ходят по юртам. И Костя Шибанов ходил — когда со стариками, когда один. Терпеливый был: по три раза, по пять, по десять раз в ту же самую юрту придет, лишь бы доказать, убедить... Все смеялся: «Чаем-то сливаном так за день наугощают — как в паровоз из водокачки льют!—до утра потом не разделаешься». Когда-то спал, когда-то свою ши­ нель сбрасывал! Все на ногах, все с людьми разговаривает. Ну, а потом с ним, с Костей — веселые и дерзкие парни по юртам пошли. Среди них —Тудуп. И Дарижап с ними — первая из девушек улуса, посмевшая пой­ ти на общественную сходку! И короткое, непонятное, тревожащее слово «колхоз», мелькавшее в разговоре так же часто, как «тиме» и «угэй»1... Отец слушал Шибанова и Тудупа, кивал, соглашаясь, головой. А ко­ гда уходили, он преспокойно устраивался на своей дырявой кошме и про­ тягивал руку за трубкой. Нет, ничего ему не было нужно. Пусть только не мешают ему жить, как жил. Тудуп заходил чаще других, он часами сидел рядом с отцом. И все, что он говорил ему о колхозе, о новой жизни и общей работе, — все это он мог говорить с таким же успехом кошме, на которой лежал отец. И не знал Тудуп, что другие уши в этой юрте — маленькие, розовые уши — ловят каждое его слово! Что только для него, для Тудупа, в этих ушах появились китайские сережки из рисовых зерен, а в тугих косичках — мелкие монетки и цветные стекляшки. «Я буду работать с вами», — сказала она однажды Тудупу. Преж­ де, чем сказать это, Бальжит долго думала о судьбе матери. Нет, она не хочет прожить свою жизнь так покорно и так бесцельно, как прожила ее мать. Она хочет быть такой же смелой, свободной и независимой, как Да­ рижап. 1 То есть так же часто, как «да» и «нет».