Сибирские огни, 1958, № 12

тайся! Тот будет счастливый, кто ближнего хребта не перевалит, дальше телячьего пастбища не шагнет! Вот встал, заходил по юрте. У бурханов постоял... двойные часы по­ трогал... старый московский чемодан открыл. Э, давно Юндунов хотел выбросить эти толстокожие книги на чужеземных языках, даже те, жел­ тые, тибетские, не пожалел бы! Сначала все ждал: вернется Тудуп. По­ том Рабдан не позволил: будто знал парень, что дождется отца! А совсем недавно, перед стрижкой овец, Рабдан вытащил с Митей чемодан из-под кровати и давай разбирать книги! Все на свете мальчиш­ ки забыли, глаза разгорелись, суют книжку друг другу под нос! Теперь снова оживут эти книги, снова зашуршат страницами. Бере­ гись, Тудуп, берегись! Никогда ты не верил древним приметам степи — книгам своим верил. Когда-нибудь расскажу тебе, как в день твоего не­ счастья свистел ветер в степи, как скрипела тогда наша юрта — точно вся она из костей столетней старухи! И я сказал Бальжит: «Плохо с Тудупом, очень плохо, не вернется, однако, за своим чемоданом». Так сказал. Жену свою, Бальжитку, спроси! Твой отец еще никогда худлар не го­ ворил... Только ты на свою Бальжитку почему дурным глазом смотришь? Крепко обижаешь бабу. А чем женщина виновата? Сколько лет из-за те­ бя у бабы пропало? Посчитай-ка, а? Эт-та какой мужик будет свою б'а- бу^полжизни ждать? Когда Рабдан на сурхарбане был, что с твоей ба- бой-то стряслось? Прибежала из загона, меня зовет: «Послушай, аба, со­ роки стрекочут, — гость дорогой и к нам приедет! Слухи есть — приез­ жают ведь...» Кого, подумай, ждала! Тебя, Тудуп, тебя! Вечером из очага уголек пулей выскочил, ватные штаны мне чуть не прожег — как на ме­ ня Бальжит посмотрела: в пути, значит, дорогой гость! Не ты ли, Тудуп, на заре явился? Ну, если степным приметам не веришь — сердцу поверь. Может, сердце твоей жены велело, чтобы добрые сороки стрекотали, что­ бы уголек из очага выскочил? Нет, сын, за Бальжитку тебе крепко дер­ жаться надо! Беречь надо, лечить надо — совсем хворая стала от горя, в груди болезнь завелась. Видишь, белур бросила, из юрты кашлять пошла. Вот так. Тудуп. сын мой. подойди к дверце, прислушайся. Седлай, Тудуп, ко­ ней, вези жену в Улан-Удэ, в лечебницу — кумыс попьет, здоровой вер­ нется. Дарижап давно про это толкует — сам знаешь, Дарижап в своем докторском деле кой-что понимает. Пусть Бальжит полечится и вместе — обратно, домой. В родной степи твое сердце отойдет. Теперь в степи нашей, в юрте нашей только добрые приметы остались. Посмотри кру­ гом, подумай — разве та сейчас степь, что раньше была? Верно кто-то сказал — забыл кто, память совсем худая: «Сдвинулась степь». Всего у нас хватает: хлеба, машин, ну, и книг тоже! Клуб есть, электростанция есть, больница есть, хлеб, мясо, деньги — все есть. Только трудодни за­ рабатывай! Сумей увидеть это, сыно'к, сумей...» Так думает старый Иван Юндунов. А о чем думает женщина, отдышавшись, наконец, от тряского каш­ ля там — в темноте, у загона? Вся жизнь проходит перед глазами Бальжит. Она видит дымную грязную отцовскую юрту. Видит пьяного отца, лежащего в рваном дыгы- ле на протертой выцветшей кошме. Видит замученную лошадиной рабо­ той безропотную мать... Утром, еще степь темна и молчалива — мать уже бесшумно снует по юрте, разводит аргалом1 огонь, заваривает чай и — * Высушенный навоз.