Сибирские огни, 1958, № 12

волнуясь, травы, шуршат листвою тальники, осыпаются каменья на рос­ сыпях. И не знает ветер, что посвист его слышат старый чабан на верши­ не гольца, и мальчуган, играющий у юрты в бараньи лодыжки, и осто­ рожный пастух, что ведет стадо на водопой... Услышь, сердце человека, как слышишь пение жаворонка и голос ветра, услышь в свободном полете его мысли, желания, мечты, тревоги. Пусть только одно слово, легкий взмах руки, быстролетный взгляд — ус­ лышь, загляни в душу, пойми. Одни — застенчивы, другие — скрытны, третьи — подозрительны, а есть просто — молчаливые,-с мыслями неяс­ ными, спутанными весенним ветром, как хотя бы этот Митя Зимогоров... Что же — отмахнуться от них, взять их общим числом на собрании? Нет, нет, не тому учила нас Шибанова гора, где подставляли мы раз­ горяченные мальчишечьи лица свежему ветру революции. Не толпа существует для тебя, не куча народу, не общий итог, не сумма людей, — а человек. Каждый в отдельности. Живое, бьющееся сердце... — Бару! Бару! Кому же все-таки кричат? Чьим метким стрелам воздается древняя степная хвала? Опять зеленой птицей взлетела велюровая шляпа Аюшиева! Эх! Совсем потемнело (как накрытое тучами поле!) лицо Базарона. Ты­ чет в землю острием палки хмурый Арсалан... А Чимит, легко вскочив с места, кого-то ищет глазами. Вот кто, — Гомбоин ему нужен! Аюр Гомбоин недвижно сидит на камне, сам похожий на черную ска­ лу, и молча провожает глазами стрелы. Его огромный живот выступает опрокинутой детской люлькой. Черное, негритянское лицо покрыто мел­ кими, как булавочные головки, капельками пота. Он волнуется, он сер­ дится, он отмахивается от Чимита рукавом халата: «Сам знаю. Уходи!» На коленях у Гомбоина его знаменитый «номон» — лук. Еще дед Аюра стрелял из этого лука! Ну и луки же делали в старину! Две изогнутые пластинки бычьего рога, к ним подслоены тонкие березовые полудужки, ярусом ниже — гибкие, стальной упругости, жилы, скрепленные особым клеем — из ка­ кого-то редчайшего байкальского осетра — и, наконец, слой крепкой, пружинистой бересты. И все это заключено в цепкие объятия крученой тетивы-«хубшэ» из кожи палой лошади — сухой, жесткой и звонкой, как медь. И кость, и дерево, и жилы, соединенные вместе рукой волшебного мастера, составляют как бы одно существо, как скрипка, в которой все, все поет вместе: и струны, и дерево, и смычок... Стоит только опытным пальцам вставить легкую, березовую стрелу в тетиву, натянуть ее — и весь лук сгибается, сжимается, точь-в-точь как тигр перед прыжком. Вот такой лук у Аюра Гомбоина, и, кажется, наконечники его стрел уже смотрят круглыми глазами кожаных нашлепок в сторону мишеней: «Скорее бы, скорее пустите же нас в дело!» А Гомбоин, отмахиваясь от Доржиева, сидит неподвижно на камне и терпеливо ждет своей очереди. О чем думает он сейчас? О сурхарбане? Или о новых классах для русских ребятишек? Да, надо к школе пристраивать целый корпус... Или все о затее своей — школьном краеведческом музее? Дело хорошее. А по­ ка что Аюр. квартиру свою захламил: на полу — старинные седла, на столах — каменные зубила-дробила, на стенах—шаманские побрякушки. В прошлый раз чай у него пили, Чубов полез щипцами в синюю сте­ клянную сахарницу, а там вместо сахара.— цветные сколки кварца, сие­