Сибирские огни, 1958, № 12

десятка; крайние, по обе стороны, самые приметные, —'единички... Как же они волнуются, все, кто собрался вокруг председателей, раз­ жужжались, как осы! Как они следят за теми двумя, пока те приглядываются к сурам и, не натягивая тетивы, подымают луки со стрелами на уровень перено­ сицы. Чубов встретился взглядом с Базароном, и тот, сумрачный, непрони­ цаемый, быстро отвел глаза. Ну, ну, старый товарищ, нехорошо. Ты-то ведь тоже из шибановской семерки, нам ли обманывать друг друга! У Базарона, как помнится, всегда, с тех мальчишеских лет, были крепкие, словно кузнечный молот, кулаки, горластый голос и дурья бы­ чья прямота — хоть беги от него и на дерево карабкайся! Аж зло. другой раз забирало! Ишь, кипит, точно айрик под крышкой на очаге. На кого это он? Как бы снова длинные руки в ход не пустил! Раз! Два! — полетели две стрелы улан-одонского стрелка! И пока проворные мальчишки, суча голыми ногами по траве, несутся с отыгран­ ными стрелами обратно, натягивает тетиву улан-шибирский чабан. Раз! Два! И так четыре раза. По две стрелы. Сначала один, потом другой. Ле­ тят стрелы, шуршат суры, босоногие мальчики, вырывая друг у друга из рук почетную добычу, мчатся к стрелкам. Какой же все-таки счет? И кому многоголосо кричат: «Бару! Бару — Ура! Ура!» Свистят жаворонки над пестрой толпой — бару! бару! Ветер с голой вершины Восточной сопки поет в уши: бару! бару! Кому же это? Улан-шибирец выбил восемью стрелами сорок одно очко. Улан-одо- нец вышиб сорок четыре. Да, но в десятку, кажется, никто не попал! Аюшиев высоко подкидывает свою зеленую велюровую шляпу (вот это мишень!), ловит и важно заглядывает внутрь шляпы, будто она до­ верху наполнена сторублевками... До каких же пор все же, шут его побе­ ри, он будет как служащий получать зарплату в колхозе? Председатель колхоза боится трудодня, как черт ладана! Как же тогда колхозники бу­ дут верить в трудодень?! Да, в этом и твоя вина, секретарь райкома! Или ты рассчитываешь, что жизнь сама его проучит? Что бы там ни было, обидно, если Аюшиев возьмет верх на сурхарбане. Это все равно, как если бы доржиевский трудодень был побит аюшиевской зарплатой. Вот уж вознесется тогда этот гордец! Помни, Чубов, не за один только свой колхоз ты в ответе, — но за всю степь, за все тридцать артелей. Аюшиев молод еще и не всему мог научиться в Тимирязевской академии, и жизни еще толком не знает, и люди пока для него все одинаковые. И, самое главное, не было у него в жизни своей Шибановой сопки, не было поры горячих клятв, и — нет страстной мечты, рвущейся вперед из суровых будней сева, уборки, надоев и стрижки! ...Кто же вышел на стрельбище во второй паре? Не все ли равно! Пусть летают стрелы, сшибая кожаные мячи, пусть кричат «бару», он походит, потрется среди народа, — надо ж расслышать людей. Именно расслышать, понять, а не просто послушать. Как надо человека слышать — на этот счет у Чубова давние свои мысли. Вот жаворонок поет в дымчатой синеве, или затаившись . в высоких травах, или прилепившись к скалистым расщелинам. Разве знает птица, что вольную и дикую песню ее слышит старая доярка, идущая на ферму, и девушка с ведрами в руках, и(путник, возвращающийся домой из даль­ них странствий? Вот ветер скакуном пронесся по степи — серебрятся,