Сибирские огни, 1949, № 4

Высоко она взлетает, далеко она летит: — Снег и лед зимой растают, как сердечко закипит!.. ...Только что-то встало на пути, горизонт веселый занавесив, не объехать и не обойти,— наш Ванюша голову повесил. Что случилось, Ваня? Не луга ли на твоем участке дождик залил? Может быть, с уборкой отстаешь и с большой печалью и досадой выпускаешь знамя, отдаешь из своей заслуженной бригады? А, быть может, выбило всю рожь и пшеницу небывалым градом? Нет, не то... Трава шумит волной, рожь цветет — уборка не приспела. Град ушел над лесом, стороной. И несет бригада знамя смело, прочно знамя держит бригадир — наш Иван Петрович Бородин. Но не зря веселый смех пропал: есть причина, здесь — не за горами. Возле школы — желтая тропа, под ногой похрустывает гравий. А в саду под липами — скамья, свет в окошке, тень на занавеске и, конечно, трели соловья, только жаль, что выслушать их не с кем... Так бы и сказал уж, не таясь, что душа твоя вот здесь споткнулась, что гармонь беспечная твоя на тропинке этой захлебнулась. У скамейки дрогнуть одному, прижимая грустную гармошку,— все равно молчанью твоему не откроют светлого окошка. Да случиться, может, и беда: школьный сторож может увидать; он такой, без лишних разговоров зашумит: «Держите, братцы, вора!» Только сторож что ли продремал —• никого он, старый, не поймал. Да к тому же, видно, соловей затянул концертную программу: потревожил девушку злодей — постучался в легонькую раму... Неизвестно это никому — как, когда, и где, и почему... Но жива она, не позабылась поговорка про мешок да шило: будто зайчик солнечный, дрожа, загорелся, вспыхнул, пробежал по селу веселенький слушок. Потому судили у колодца, что недавно грустный паренек что-то больно часто уж смеется. Кривотолками хоть воз грузи. Приговор такой, что любо слушать: — Нам, мол, что? Кривая, вывози прямо к свадьбе нашего Ванюшу. Ох и бабы! Что и за народ! Новостей наскажут целый ворох, и никто путем не разберет, много ль правды в этих разговорах Ладно, кто гам что ни говори, только вряд ли вывезет кривая. Потому, быть может, до зари бригадир учебники листает. Восемь классов — маловат предел. Что же ты, Ванюша, проглядел! Вот теперь сиди у огонька и спеши, наверстывай в науке (видно, крепко взяли паренька маленькие ласковые руки!). В ПОЛЕ Точно дойные стада, тучи тянутся сюда, молчаливо, без охоты,— вот начнется ерунда, и сорвется вся работа... По тропинке полевой, все дожди кляня на свете, предколхоза сам не свой катит на велосипеде. Ну, сердит, спасенья нет! Против ветра зло, упрямо вьет узорчатый он след к полевому стану прямо. Беспокоит старика бородинская бригада: бригадира-новичка поддержать сегодня надо. Не успеют, так и знай, и дождем весь хлеб замочит, вот тогда и обсуждай, разбирайся, как там хочешь. Был бы дома Бородин — и тревожиться б не надо: хоть ни разу не ходи в бородинскую бригаду. А теперь... Но вот и он — беспокоящий участок: никого... Со всех сторон жмутся лишь суслоны часто. Тут не скажешь ничего: чисто сделана работа!.. Где же люди сами? Чтсгто непонятно для него. Собирают колоски ребятишки, как цыплята,— это дело им с руки. — Подойдите-ка, ребята, кто сумеет мне сказать, где народ? — Иван Аркадьич, полчаса ушли назад помогать второй бригаде.