Сибирские огни, 1949, № 2

— Хорошо, Степа, с народом, тепло. Ты ведь веришь, что я буду с тобой, вместе со всеми? Он верил в это и вот до чего дожил: «Не тревожьте доченьку... Не топчитесь на чужом горе!» Это Степан Данилов топчется на чужом горе? Эх, мама, мама, как только у тебя язык повертывается... ГЛАВА XXIV Подождал с полчаса Рогова и лег спать. Но и тут постигла полней­ шая неудача — сна не было. Пришлось вставать. Вскипятил чай, все приготовил к ужину, но и ужинать расхотелось. Постоял у окна, глядя сквозь заснеженное стекло. Что-то сейчас Тоня делает? Плохо, Тоня, с твоим характером, ой, как плохо. Где-то за скользящей сеткой крупных снежинок мелькнули шахт­ ные огни. Шахта... Данилов вдруг круто повернулся и, торопливо одев­ шись, вышел на улицу. Шахта! В первый раз за эти недели он идет к шахте за помощью, за советом. Какая-то будет она в эти минуты? Такая же суровая, требо­ вательная, как и в часы труда? Бондарчук был один. Медленно поднял крутолобую голову от кни­ ги, устало улыбнулся. — Читаю и прислушиваюсь к забоям. Садись, Степан. Данилов разделся, сел, помолчал и вдруг спросил в упор: — Как думаешь, Виктор Петрович, что такое счастье? — Счастье?.. — Бондарчук заложил книгу линейкой, закрыл, потом прошелся вокруг стола, следя за своей угловатой тенью на стене. — Ты пришел с трудным вопросом, Степан. Может быть, подумаешь и сам ответишь? — Я думаю , я все время думаю. — И все ищешь это счастье? Степан тряхнул головой. -— Чего «мне искать, я хочу осмыслить его. — Ну, что ж... Счастье ведь всякое бывает. — На всякое я не согласен. Мне чтоб самое человеческое. Глаза у Бондарчука налились влажным блеском. — Но ведь счастье это у тебя в руках. Неужели не испытываешь? — Испытываю. — Степан лег грудью на стол. — Трудное оно, Вик­ тор Петрович. Иной раз даж е и в лицо не узнаешь. — Трудное... Это ты правильно сказал. Настоящее счастье — труд ­ ное. Но еще труднее бывает его увидеть во весь рост. Счастье, по-мо- *ему, в борьбе за свой народ, в том, чтобы рассмотреть . сквозь будни великое завтра, чтобы носить это завтра в своем сердце, в крови. По­ нимаешь, Степан! Вот мы шли в Германию и почти у каждого было т а ­ кое чувство: прошел километр — позади можно и любить, и родить, и хлеб сеять — все можно. И самое главное — жить по-человечески. Вот что! А теперь? И теперь мы, как бы ли— солдаты! Степан подхватил: — Я солдат , -— это так. Но мне все кажется, что за главное-то я и не ухватился в жизни. Вот шахта... Ну, что такое я для шахты? По- моему, человек должен быть там, где нет ему в эту минуту замены. А я... смотри !— он рывком выбросил перед собой руки — на ладонях ба­ гровые пятна мозолей. Бондарчук мягко улыбнулся. — Значит шахта не по душе?