Сибирские огни, 1940, № 2

я верить радотсной догадке. — Кого вы имеете в виду? — Фу, какой ты простфоиля! В частно­ сти, тебя, конечно. Кого же! Он смеется. Этот смех звучит,какмузы­ ка в моихушах. Даже багровый кулачок на месте носа кажется красивым и достой­ ным любования,а снимок— непреложным подтверждением рассказа. <— А институт! — вдруг вспоминаю я с трепетом. — Директор... Как с нимт-о быть? Он хочет усадить меня к себе... Чего бы тут придмуать, Алексей Оси- пыч? В тоне моего голоса явно заговорщиче­ ские нотки,сам замысел археолога я вос­ принимаю как покушение на что-то, и глаза мои смотрят на собеседника со стра­ хом и надеждой. Вместо ответа Алексей Осипыч достает из-под полушубка сложен­ нуювчетверо бумажку и передает мне как великийи великдоушный дар/ Что это? Приговор? Или тот удар, кото­ рым сразу распутывают вое узлы?. В мо­ их руках обыкновенный телеграфный бланк. Вглядываюсь и не верюглазам своим — это действительно величайший дар— там написнао, чтобы Алексей Оси­ пыч переговорил обо всем со мной лично и что вели я хочу остаться у него, то с их стороны возражения не будет. — Что ты на это скажешь? — слышу тихий тенорок.— Может опять не согла­ сен? Согласен ли я, когдая об этом только и думаю! Пытаюсь ответить и не могу. Радость, необыкновеннывйосторговладевают мной. Солнце разгорается до чудовищной силы. День словно раздается вширь и ввысь. И сам морозный воздух, только что подверг­ ший меня ужаснымпыткам, кажется стал жарок, нежно веет на меня и затаенно шепчет:—Прочь колебания! прочь все сом­ нения! Мечты твои сбылись. Алексей Оси­ пыч — лучший человек на свете... 0 тут передо мной возникает образ Петра. — Если бы и он поехал! — мечтаю я вслух. —Пусть ему некогда, он поглощен больницей... Но мы уговорим его... дока­ жем... Ради такой цели можно бросить все... Мне не сидится.. Археолог едва удержи­ вает меня на месте. — Тсс... — шипит он, страшно выпу­ чив глаза. Я умолкаю в недоумении. Что с ним? Он подается вперед, его головауходит в плечи, а рука начинает тянуть с колен, ружье. Оглядываюсь, и в поле моего зрения выходит живой серебристый комок на ближнем сугробе. Он юрко вскочил туда и сторожко замер прямо перед нами. Электрическийток бьет мне в сердце. Руки сами вскидываютружье к плечу.Но археолог, предупредив меня, вдруг ухает во всю силу своих легких: — Ух! Ух! У-юхх... С ума сошел! Я вскакиваю на ноги. Зайца нет. Прозрачное снежное облачко уносится в глубь поля. Злостьзаставляет надавить на спуск. Грохает выстрел... Промах...Грохает второй выстрел,третий... Облачко исчезает. — Готов!— кричу я восторженно. — Вон он в снег ткнулся... — Мазило! — хрипит археолог. — Едва не упустили беляка... Стрелок! Столько времени ждали, и ты... — А зачем вы орать вздумали? — А тебе бы сидячегобить! Нет, тьг бегучего убей. Развесил уши... — Но ведь убилиже! Чего вы злитесь? Разве важно — кто убил?.. — А то неважно! Зевать нельзя. Как ты этого не поймешь,Никешка!.. Не охот­ ник ты, а стоптанная туфля. Эх, Никешка- головешка... Он подвязывает беляка за спинуи тро­ гается вперед, с сердцем выбрсаывая лыжи. Конечно, я виноват перед ним. Должно быть его коварнаявыходак — испытание и плохо, что я его не выдержал. Но я постараюсь и докажу, что не такойуж зева. И зачемсердиться. Заяц, в сущно­ сти, такой пустяк. Почему он не Говорит мне большени слова? А ведь надо обду­ мать столькосерьезнейших вопросов.Стран­ ный человек! Увлекается, ка® ребенок. Это хорошо, но иногда бывает и досадно. Меланхолически я поглядываю ему в спи­ ну и едва поспеваю за ним. Снег что-то насвистывает под лыжами, иногда опу­ скается огромными лепешками и колется в куски со звоном, словно хрупкий фар­ фор. Проходит еще час бесплодных поисков. Чаю— в молчании... Наконецизмученные, голодные мы подходим к глубокомулогу,, и там в одном из развилков видим Петра с парой убитых куроптаок у пояса. Один я без добычи. Но это меня не беспокоит. Все больше тревожит другое. Сцена с зай­ цемпочему-то не выходиту меня из голо­