Сибирские огни, 1939, № 5

Начался новый страшный период в жизни Чернышевского, в Вилюйске, пу­ стынном и мелком, «чему подобного в Рос­ сии вовсе нет», как однажды прорвалось у Чернышевского в письме, когда он упра­ шивал жену не ехать к нему на свидание; слишком невыносимо тяжело оно было бы. «Я- присмотрелся к нищете; очень при­ смотрелся, — пишет Чернышевский ясе­ не. — Но к виду этих людей (т. е. жи­ телей Вилюйска, преимущественно яку­ тов. И. Н.) я не могу быть холоден: их нищета мутит и мою заскорузлую душу. Я перестал ходить в город, чтобы не встречать этих несчастных; избегаю тро­ пинок, по которым бродят они на опушке леса»1. Весь окружавший быт задавленных гне­ том, нищетой и отсталостью якутов ужа­ сал Чернышевского, мечтавшего о благе для всех людей всех народностей. Здесь он воочию увидел полудикое существова­ ние целого народа, как и всякий народ обладающего умными, даровитыми, хоро­ шими людьми, но подавленными условия­ ми своего существования. Чернышевский говорил и обращался с якутами, как равный с равными; это было внове для них. При встрече они снимали шапки еще за двадцать шагов и так стояли на свирепейшем морозе, пока он не пройдет. IIo-русски они ие понимали. Он подходил, брал шапку из рук встречно­ го и надевал ее ему на голову. Как-то, однажды, Чернышевский про­ ходил по песчаному холмику, — песок посыпался и Чернышевский поскользнул­ ся. Невдалеке стоял якут, приключение это казалось ему забавным, но он не смел и улыбнуться. Чернышевский повернулся к нему и засмеялся, явно желая вызвать смех и у якута. Лишь тогда тот дерзнул засмеяться. Все это было странно, якуты пе привыкли к такому обращению с ни­ ми русских людей, — они знали из рус­ ских исправника да урядников, купцов, да еще попов. Каждые полгода сменялись жандармы, караулившие Чернышевского. Конечно, им было трудно больше полугода жить в ви- люйских условиях. Чернышевского цар­ ское правительство продержало здесь поч­ ти двенадцать лет. В 1872. году К. Маркс писал русскому переводчику «Капитала» Н. Ф. Даниэль­ сону: «Мне хотелось бы напечатать что- нибудь о жизни, личности и т. д. Черны­ шевского, чтобы вызвать сочувствие к не­ му на Западе»1. ^ Вилюйский период — наиболее тяжелая пора жизни Чернышевского. Как видно из донесений иркутского жандармского уп­ равления в Петербург, в III отделение, Чернышевский при всей присущей ему силе воли и твердости характера исклю­ чительно тяжело переживал свою вилюй- скую ссылку. Почта из Вилюйска уходила один раз в два месяца. Чернышевский писал, как и прежде, нежные письма, полные любви и обожания, жене и об’емистые, как статьи, письма сыновьям по вопросам философии, истории, литературы, естествознания и даже астрономии и математики. Он учил сыновей из далека своей ссылки. Все письма его тщательно читались в жандармском управлении. Немного пони­ мали в них тупые, невежественные цен­ зоры в жандармских мундирах. Но им и не нужно было понимать ученые письма Чер­ нышевского, которые пестрели именами Александра Македонского и Петра I, Дар­ вина и Гельмогольца, Спинозы и Декарта, Ньютона и Лапласа, Прудона и Мальтуса, Рафаэля и Моцарта, Фейербаха и Гегеля, Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Белин­ ского. Цензоры Чернышевского рыскали по его письмам, стараясь отыскать противопра­ вительственную пропаганду или скрытый намек на замышленный побег; остальное их не интересовало. ПопреЖнему получал Чернышевский от родных книги и с ними проводил большую часть времени. Здесь были — историче­ ские сборники, труд Дарвина, сочинения Добролюбова и текущая беллетристика. Среди присланных книг — первое рус­ ское издание «Капитала» Маркса. По ночам Чернышевский писал, а под утро сжигал написанное, созданное за ночь. Нередко работал он в день по пятнад­ цать часов кряду, спал, по три-четыре ча­ са в ночь. Это был какой-то «умственный запой», словно напряженной умственной работой — чтением и писанием — он за­ глушал свои переживания. Попрежнему был он неутомим в работе ума, исходившего мучениями из-за бес­ плодности его творчества. И как прежде, в Нерчинских рудниках, в Кадае и на' Александровском заводе, — 1 К. Маркс и Ф. Энгельс, соч., т. XXIV, стр. 306.