Сибирские огни, 1939, № 5

отраиения», — вот к чему в сущности приводится все превосходство поэзии над точным рассказом. Мы не меньше других готовы смеяться над реторикою; но, при­ знавая законными все потребности чело­ веческого сердца, как скоро замечаем их всеобщность, мы признаем важность этих поэтических распространений, потому что всегда и везде видим стремление к ним в поэзии: в жизни всегда есть эти подроб­ ности, ненужные для сущности дела, но необходимые для его действительного развития; должны они быть и в поэзии. Разница только /та/, что в действитель­ ности подробности никогда не могут быть /пустым/ растягиванием дела, а в поэти­ ческих произведениях они на самом деле очень часто отзываются реторикою, механическим растягиванием рассказа. За что же и превозносят Шекспира, если не за то, что в решительных, лучших сценах он отбрасывает в сторону эти распро­ странения? Но сколько найдется их даже у него, у Гете и у Шиллера! Нам кажет­ ся /может быть, это — пристрастие к своему, родному/, что русская поэзия носит в себе зародыши отвращения к растягиванию сюжета механически под­ бирающимися подробностями. В повестях и рассказах Пушкина, Лермонтова, Гого­ ля общее свойство—'краткость и быстро­ та рассказа». Если мы отвлечемся от академической формы выражения приведенного высказы­ вания Чернышевского, то его мысль будет сводиться к простой истине, а именно: к защите и обоснованию глубоко правдивого^ и художественно совершен­ ного реализма в литературе. В этом отношении Чернышевский отдавал некото­ рое предпочтение русским классикам перед западно-европейскими и прежде всего таким, как Пушкин, Лермонтов и Гоголь. Большой интерес представляют также статьи Чернышевского о Пушкине. Осве­ щая художественную деятельность Пуш­ кина и устанавливая ее значение в исто­ рии русской литературы, Чернышевский одновременно в ряде своих положений старается высказать более законченное представление и о Лермонтове. Эти высказывания в общем сводились к таким выводам. Пушкин, несмотря на раннее «похищение смертью, в качестве «художественного гения» «сделал для русской литературы все, что призван был своею натурою сделать». Не то Лермонтов. Он «действительно отнят смертью у русской литературы, далеко не достигнув полного развития своих сил, который в будущем обещал несравненно более того, что успел сделать». Пушкин ввел «в русскую литературу поэзию, как прекрасную художественную форму». Этим самым он совершил «великое дело свое». Другая судьба ожидала М. Ю. Лермонтова. «Узнав поэзию, как форму, русское обще­ ство могло уже итти далее и искать в этой форме содержания. Тогда началась для русской литературы новая эпоха, первыми представителями ко­ торой были Лермонтов и особенно Гоголь», Неправильно и довольно наивно, ко­ нечно, на основе приведенных высказыва­ ний упрекать Чернышевского в том, что при установлении историко-литературного зпачения Пушкина и Лермонтова он допускает механистический разрыв между «формою» и «содержанием» и на этом, собственно, разрыве делает недостаточно обоснованные выводы. Речь у Чернышев­ ского идет, в сущности, не о разрыве между «формою» и «содержанием» в интересах тех или иных выводов, а о новом этапе или, как он сам выражается, о «новой эпохе» в русской литературе. Для этой «новой эпохи», по мнению Чернышевского, была уже характерна литературная деятельность не Пушкина, а Лермонтова и особенно Гоголя. Иначе говоря, в лице Лермонтова Чернышевский видел своеобразного представителя такого направления в русской литературе, кото­ рое несколько позднее оформится в качество «натуральной школы». Более развернуто эти же самые взгляды Чернышевский высказывал в своей замечательной работе: «Очерки гоголевского периода». В этой работе Чернышевский зло высмеивает реакцион­ ного критика Шевырева. В лице Лермон­ това Шевырев ничего не видел, кроме как простого подражателя Пушкину и другим. «Удивительно тонкий слух, изумительно зоркий глаз! —иронизирует Чернышевский над Шевыревым. — Каж­ дому известно, что некоторые из наиме­ нее зрелых стихотворений Лермонтова по внешней форме— подражания пьесам Пушкина, но только по форме, а не по мысли; потому что идея и в них чисто лермонтовская, самобытная, выходящая из круга пушкинских идей. Но ведь таких пьес у Лермонтова немного: он очень скоро совершенно освободился от внеш­ него подчинения -Пушкину и сделался