Сибирские огни, 1938, № 1

— Собственно говоря, куда я так тороп- люсь? Ведь это только тактическое занятие. Если бы настоящий бой, тогда — другое дело... «Другое дело?» Почему — другое? А дис- циплина? А долг?.. Тревога стиснула сердце Андрея. Он вско- чил. Он спотыкался, падал, но, вскакивая, снова бежал, бежал... В пади между сопками пробирались люди. Наверху кружил северо-восточный ветер, сминая дубняк, тучей гнал снег, жег дыха- нием мороза. В падях, запутанных орешни- ком и дубняком, было тихо. Утопая в снегу, третий взвод скатывался на сигнал ком- взвода. Андрей спустился в падь. Он перевел дух. Через минуту он докладывал комвзводу 3 об опасности, угрожавшей второму взводу. Чему-то улыбнувшись, командир дал сиг- нал и команду двигаться в направлении вто- рого взвода, оставив Андрея при себе. * * * Об этом занятии Андрей вспомнил неделю спустя. Он сидел на галерее большого театра, заполненного красноармейцами. Посредине сцепы ярко горел кумач, покрывавший стол. Внизу у барьера стоял человек — малень- кий, щуплый, с широко расплюснутым но- оом, обмякший. В его глазах тлели воровские искры и глухая, как ночь, злоба. Скрипучий, гнусавый голос попрошайки тянул лживые слова: — В ту ночь... «В ту ночь»... В ту ночь, когда Андрей уснул крепким, безмятежным сном после па- мятных дневных занятий в сопках. В ту ночь, когда Андрей глубоко почувствовал родную близость красной казармы. — В ту ночь, — скрипел человек,—был сильный буран. Я вышел на улицу часов в одиннадцать. В голове шумело от выпитого пива. Хозяйка, видимо, подсыпала чего-ни- будь в стакан. Я ничего не видел, но знал, что сделал нехорошо и спешил в казарму. Шел долго. Глаза залеплял снег, но все же я увидел огоньки и заторопился. Вдруг ме- ня схватили и начали бить... Горячее дыхание нескольких сот красно- армейцев словно остановилось. Театр замер в напряженной тишине. — Очнулся в каком-то сарае. Лежал на соломе, от которой сильно вопяло гнильем. Я лежал еще долго, пока не пришли двое японцев. Тогда я понял, где нахожусь... и заплакал. Вскоре, подгоняя ударами, меня повели на допрос. Допрашивал человек с монгольским лицом, хорошо говоривший по- русски. Он опрашивал — откуда я, сколь- ко в полку людей и какое оружие. Я мол- чал. Меня били, но я только просил отпра- вить меня назад. Через, три дня меня пере- правили. Вот и все. Говоривший покачнулся и повис тяжело- весным туловищем на барьере. — Лжет! — готов был взорваться еди- ным кривом театр. Глухой, неясный шум наполнил на минуту театр, потом снова во- дворилась тишина. — Подсудимый! Вы украли наган у ко- мандира взвода? , — Нет. Я пошутил. — Почему яе уничтожили документы? — Забыл... — Ваш отец кулак? Судился? — Да... Начался допрос свидетелей. Женщина в черном платке ровным голо- сом рассказывала о подсудимом. В ее лице было что-то хищное. В уголках рта крылось глубокое пренебрежение к людям, окружав- шим ее. — Он давно говорил мне, что собирается перейти границу, а после того, как осуди- ли отца, стал просить меня свести его с людьми, которые знают добрый путь. По я не знаю таких людей! — женщина по- ястребиному из-под черного платка повела глазами вокруг. — В тог вечер грозил пристрелить. Ду- рак! А потом в ногах валялся. — Почему? — Просил переправить за границу... Го- ворил, что ударил красноармейца в зубы, все равно сидеть... — И вы переправили? — Нет. Сам ушел. — Он не рассказывал, откуда взял на- ган? — Рассказывал. У сонного командира на квартире стащил. Великий гнев охватил бойцов. Гадина у барьера была еще жива, она еще шипела. «Раздавить! Выбросить ее растленное те- ло в глубокую яму!» Это был молчаливый приговор бойцов Красной Армии. Через час этот приговор об'явил председа- тель суда. Предатель завыл ущемленной собакой. Андрей шумно и облегченно вздохнул.