Сибирские огни, 1938, № 1

— Чорт ее подведет, она, как змея! С другой стороны пекарни, где отпускают хлеб, рослая девушка навалилась грудью на оглоблю и старается столкнуть с места чалую лошадь. Быстро растет на подводе го- ра высоких румяных буханок. Хороший хлеб испек сегодня белобрысый пекарь. — Ну-ка, вы! — вежливо покрикивает на пару рыжих быков смуглый сухой паренек, от'езжая от пекарни. Медленно плывут мимо главная контора, политотдел, постройки второго отделения, расположенного под боком у центральной усадьбы. Но как ни тихо та- щатся быки, через пятнадцать минут они уже выезжают в необ'ятное хлебное море. «Вот пшеница шуршит, — думает паре- нек, устав подстегивать бьгков бичиком и удобнее усаживаясь на передке. — Шуршит, значит, созрела. Зеленая никогда не будет шуршать». Мысли его начинают немного путаться, н тяжелые колосья, обступившие подводу, то уходят куда-то вдаль, то растут и лезут ему в нос мягкой длинной остью. «Впереди — пшеница, и позади — пше- ница, и по бокам все пшеница. Встанешь на телегу, все одно—пшеница. И на избу забе- решься — пшеница, и сколь ни хватит глаз вся земля совхозная. Может, если на аэроплане подняться, так увидишь Алей или краюшку леса». Паренек надвигает кепку на сухощавое лицо, оставляя на солнцепеке левое ухо. И такое оно толстое, сочное, буромалиновое. Посмотришь, и сразу скажешь, — частенько его хозяину приходится задремывать, едучи на быках. ' — Эй, вы!.. Когда он просыпается, первое отделение, чак на ладони. У зернохранилища стоят лю- '.и. Дверь широко растворена. Туда только что прошли белильщицы. Люди глядят, легко ли, привольно ли будет дышаться хлебу. Не сядут ли на него клещ, грибок, плесень. — Уж больно ты грозен, как я погля- жу! — кричит навстречу быкам высокий ра- бочий. — Трусоват был Ваня бедный! — смеясь отвечает паренек и соскакивает с подводы. — Чего это ты, Паша, — спрашивает ста- руха Белякова, подходя к подводе. — Ты скажи, какой хлеб привез? — Это мы, мамаша, стишками разговари- ваем! В ларьке собрались хозяйки. Толкуют, какой хлеб будут посылать с центральной усадьбы, когда комбайнеры выедут на ста- ны. Рядом с востроносой Беляковой стоит мать орденоносца Зиновьева и, улыбаясь, слушает бойкую говоруху. — Ну, что же конфет не покупаешь? Белякова машет рукой на стеклянные бан- ки с мюнпавсье, подушечками, карамелью. — Да много их у нас, — говорит улыбчи- вая маленькая старушка. — Я бывало от- роду конфетки не видала. Только купишь за одну копейку, дите позабавишь. А сейчас внук пряники ли, конфеты, так и разметы- вает. Женщины вместе выходят из ларька. Ма- ленький, сияющий чистотой домик ордено- носца стоит почти напротив дома специали- стов, где живет помнолита Беляков. Из окоп большого дома бьет пунцовая герань так ярко и пышно, точно она растет не из ба- нок, а заполнила весь дом. Окна в малень- ком домике закрыты от солнца белыми зана- весками. Маленькая старушка присаживает- ся иа крыльцо посудачить с Беляковой. Всю свою жизнь она прожила в деревне Волчи- хе, да вот сейчас переехала к сыну в сов- хоз. Не пришлось побывать даже в Поспели- хе. Да и как она туда поедет? Туда машины ходят, а она машин боится. Сядет, говорит, в машину, — голова заболит. — Всякой матери охота, — говорит она, расправляя на груди новую бумазейную коф- ту, — чтобы сын вышел иа гору. Вот взял- ся он скосить много,—все же нужно голо- вой поработать, а ест плохо. — А ты бы ему пирожка испекла, — со- ветует Белякова. — И то бы испечь, — соглашается Ари- на Артемовна. — Он тоже ведь не сидит на месте. Все в поле, все около машины. Сколь учился, и опять учиться звали. Сядет, раз- думается, ехать или да ехать. Ну, подойдешь, скажешь: ты что это, сынок? Ты и так ме- ханик,—Эх, мама, ты и рассудила! Ну что же, что механик? Мне только и учиться, пока я молодой! Уж такой он у меня комсомолец, такой партейный... На ногах у Артемовны тапочки и носочки , а голову она закутала в черный толстый платок. Из-под платка ласково голубеют гла- за. Говоря о сыновьях — их у нее было трое — она расцветает второй молодостью. — Я такой жизни не видывала,—говорит она, кивая головой на белую занавеску. — Я жила плохо, босая, неодетая. А сейчас начальство приезжает: все ли у вас есть? Есть ли во что убраться? У нас и молочко, у нас и яички, зимой двух свиней кололи. У нас и радио. Весело у нас. Сейчас пожить, пожить и помирать неохота. В нескольких десятках метров от ремонт-