Сибирские огни, 1938, № 1

с гусятами, так шульпиха сейчас же на них камнем. Схватят гусенка покрупнее и к себе в гнездо. Барин уже караулит — сейчас па балкон, бинокль к глазам и лю- буется, как этот хищник мужицкую жив- ность рвет. Бабы наши плачем изошли. Шульпиха — птица прожорливая — чистый от нее разор. Кинулись тут. 1 мужики до старосты, а тот: «Я уже барина слезно просил освободить нас от птицы-шульпи- хи — не хочет. Не знаю, что и делать». «Погубить надо, — говорят мужики, — а то она нас погубит». Все согласны: надо шульпиху погубить. А как? Тут берется за дело один шустрый парень, Афанасий Щеч- кин. «Я, говорит, ее сгублю». И верно, '— в ту же ночь взобрался на сосну, гнездо разорил, цыплятам головы свернул и тем же порядком слез обратно. Утром барпи — на крыльцо: нет шульпихи. Он — в крик, барыня — в плач, барчата — в обморок. Знамо, то, что мужику хорошо — барину как ржавый гвоздь в пузе. Вызывает Сомов старосту и — с кулаками: «Отвечай, сукин сын, кто шульпиху убил?». Тот испугался, но парня выдавать ие хочет. «Мы, отвеча- ет, выгпали вашу птичку, всем миром. Не гневитесь». «Ага! — кричит барин, — всем миром! Забастовка! бунт против меня! Да я тебя... Знаешь?!». Староста — в ноги, просиг милости. Отошел немного барин и го- ворит: «Хорошо. Я добрый. Вы этим поль- зуетесь, сукины сыны. Только и вы свою вину загладьте. Осталось у меня неубран- ных 25 десятин. Так вот, в знак мира — убрать с них хлеб, свезти к гумну, обмоло- тить». Что тут делать! Староста согласен, и мы согласны. Поехали работать. А рядом с нами еще одна деревня. Едет от них му- жичок, спрашивает нашего: «За что ро- бигпь?»—«За шульпиху»—отвечает, сам и в глаза тому ие смотрит. Мужичок думает: «смеется». Йдет к другому: «За что тру- дишься?»—«За шульпиху»... И так по всему полю. Все робят за шульпиху. Тут и пошел над намп смех и поговорка в крестьянах: как работаешь задаром, — говорят: «за шульпиху»... Ну, не выдержали мы этого. Свезли хлеб на гумно, и тот же хваткий парень изловчился — подпалил-таки ночью кладь, — сгорел, почитай, чуть не весь панский урожай. — Ловко. Красный петух, значит! — А Щечкин как? — спрашивали кре- стьяне. — Сберегся?... — Нет, — тихо, неохотно отвечал Бре- хунец, глядя в землю. — В девятьсот пя- том мы восставали, — так он впереди всех был и за то в тюрьму угодил. Дорога туда нашему брату известная. Брехунец умолкал. Но тут поднимался с табуретки рыжий, точно опаленный, широ- коплечий Пимен Иванович Вдовин и выхо- дил на середину избы, прихрамывая на одну погу. Мрачные огоньки загорались в его свет- лосерых глазах под рыжими бровями, куд- реватая борода топорщилась во все стороны. Поднимая тяжелый, жилистый, черный от копоти кулак, Вдовин говорил охрипшим басом: — А поняли вы, крестьяне, куда та сказка клонится? Ведь шульпиха еще жи- ва... В Петербурге она гнездо свила и на башке у нее золотой таганец... Смекнули? Мужики с опаской оглядывались: нет ли кого чужого, с длинным языком. Нет, все были свои. Пимен Иванович не любил всту- пать в разговор с ненадежным человеком. Был он природный кузнец-сибиряк. Ма- стерство, сметливый ум и решительный ха- рактер достались ему по наследству вместе с бедностью. В молодости он еще не знал, куда девать свою силу — часто зашибал с тоски и виртуозно сквернословил. В бога не веровал его отец, не веровал и Пимен. Сына своего Пимен крестить не стал. А когда тот подрос и пришло ему вре- мя жениться, —' поп вспомнил, что парень некрещеный и венчать отказался наотрез. А без венца родители не хотели отдать дев- ку. Пришлось поступиться — парня крести- ли в большом чану. Долго После этого Пимен Иванович выме- щал свою злость на попе. За безбожие, за смелые разоблачения религии в 1905 году Ппмена Ивановича арестовали. Отсидев по- ложенный срок в тюрьме, он вернулся в се- ло совсем другим человеком, развитым, гра- мотным и как бы помолодевшим, но еще бо- лее непримиримым. Особенно поразило сель- чан, что перестал Пимен сквернословить, — начал читать запрещенные книги, интересо- ваться общественными деламп. Часто в кузнице около него собирался кружок близ- ких по духу людей. Приходил Чурсин Мак- сим, присаживался на пороге Тихон Наибо- роденко. Но любимым собеседником Пимена был молодой, горячий, восприимчивый Але- ша Кус. Пимен любил его и считал почти своим приемным сыном. Во время беседы впивался Алеша глаза- ми в широкое угловатое лицо Пимена Вдо- вина. Казалось, дышал его грудью и думал о всем, что видел в мире, кудлатой, тяже- ловесной головой своего старшего друга.