Сибирские огни, 1937, № 4

— В платья женски рядился... разве его поймаешь! Голоса у него были разные, жен­ ски, птичьи... — Эх, видно, добрый был беглец! Неужто и его взяли? — Его в Томском заводе Иван Ильин Уша­ ков порешил медной пуговкой. От пуль-то он был заговорен. Ходил в Томский завод к одной крале. А тот подкараулил, да вложил в ру­ жье не пулю, а медну пуговку... Наповал! — Враки! Не так было. Заманили его в Гурьевский завод хитростью. Управитель бу­ магу к нему посылал: повинись, дескать, и все тебе простится. Никто из кузнецов не мог ось откалить по-управительскому, стало быть, вкусу... Вот управитель Быков Ми­ трофан Андреич (ох, лютой!) пишет: сотво­ ри ось и будешь мной награжден, кафтан по­ лучишь, сорок рублей ассигнациями... Ну, Сорока поверил. Вернулся из черни, ось отковал, а потом его... — Нет! жив Сорока! Как бы пам убежать норапе, да взять левее, низиной, мы бы его в черни разыскали... Тогда бы нам в остроге не валяться, казни не ждать... Евдоким Лелеснев кашлял, выплевывая кровь из отшибленных легких, ворочался, и становилось ему досадно, что не о Селезне— герое его молодости речь идет, а о каком-то новом Сороке салаирском или гурьевском... Он приподнялся на локте, задев соседа, и прохрипел: — Что ваш Сорока! Вот Селезень был — это беглец! во птицу обращался! — Ну, дед, что было, то прошло и быльем поросло. Про Селезня мы слыхали, а все ж Сорока его покрепче. Евдоким говорил, вороша память, о Се­ лезне, его похождениях, о том, как упрята­ ли Селезня в Кузнецкий острог... Слушали плохо. Новый герой, также носящий птичье прозванье, только другое, овладел думами этих измученных, обозленных, отчаявшихся людей. Но их жизнь еще не кончается, мно­ гие из них перенесут наказание и будут жить, а вот Евдокиму остались немногие дни... И он почти закричал, утверждая себя, свой горький жизненный опыт: — Слух был, будто отца моего Катерина царица наградила... Тому не верьте! Царям до нас дела нет! Стало тихо. Все головы повернулись к не­ му. Хотелось Евдокиму схватить, поднять что-нибудь тяжелое, острое и этим тяжелым, острым ударить кого-то, кто виноват. Не поднять было нечего... И он хрипел, бросая в горячую, смрадную тюремную ночь, как упрек и как вызов, бредовые слова: — Не приезжала царица! Обман!