Сибирские огни, 1937, № 4

Испугался баран, домой кинулся. Овцы за ним. Видит Чадак-бай овцы бегут: — Где же пастух? Эй, рабы, не медведь ли моего Кураны задрал? Вскочили рабы на . проворных коней. Страшно стало Кулакче. Залез он под сухой листок, над ним простучали конские копы­ та. Пропел ветер и вот уже обратно едут рабы: — Нет медведя, говорят, и пастуха тоже не нашли. На другое утро Кураны вернулся, пошел гнать овец на пастбища. Чадак-бай услышал его голос, встал с белой кошмы, выпятил свой тугой живот, упер руки в бока: — Где ты был вчера, Кураны? — Ячмень просил. — На кого овец оставил? Затряслись колени у Кураны, руки запры­ гали. А Чадак-бай правую ногу вперед по­ ставил, надулся и ворчит: — Из-за тебя, Кураны, три моих коня вспотели, за пот этих трех коней ты, Ку­ раны, три месяца даром работать будешь. Кураны пасет стада красных коров, па­ сет стада белых овец, лошадей пасет, а чаш­ ки молока ему негде взять, куска мяса нет у него. Одной ночью сказала старуха-жена своему Кураны: — Уши мои пе слышат, глаза не видят. От голода я умираю. — Э-э! — отвечает Кураны: — Кто нас голодных накормит, кто холодным костер зажжет? Тут Кулакча выглянул из-под своего дома, из-под красной чашки и пропищал: — Холодных вас я согрею, голодным вам пищу найду. Позволь мне, отец, за ячменем с’ездить. Махнул рукой Кураны и отвернулся. А мать взяла своего Кулакчу на ладонь, поса­ дила в седло, дала вместо повода веревку: — Езжай, сынок. — Посади меня на лошадь, тогда поеду. Нечего делать, подняла мать Кулакчу и посадила на лошадь. Едет мальчик, цветы видит и каждому цветку поет песню. Едет Кулакча, красные горы видит и го­ лубые горы, и желтую как золото траву, и об этом тоже поет. Вот под’езжает он к большому стойбищу. Аилы там, как стога сена, один подле другого стоят. Услыхали люди песню, вышли из аилов: кто поет? Видят коня, что такое, где человек? . — Здесь! — кричит Кулакча. — Сыпьте ячмень в сумины, Кураны-горбатый есть хочет, его жена от голода слепнет. Страшно стало людям: неужели это конь разговаривает? Перекинули через седло две полные сумины. —■ Беги подальше, говорящий конь. Спешит домой Кулакча, радуется: — Отцу помог. Смеются с ним вместе желтые цветы, улыбаются красные, синие цветы, подняли головы и лепестки раскрыли. Кулакча прыг­ нул с седла, стал цветы рвать, конь шею вытянул и щиплет траву, тут пощипал, там пожевал, вместе с травой Кулакчу прогло­ тил. Поднял голову, заржал, махнул гривой и помчался к родному аилу. — Э-э! отец, мать! выходите! — кричит Кулакча. — Ячменя вам привез. — Вышли ро­ дители, сняли суминыс седла, а Кулакчи нет. — Где ты, дигя наше? — У коня в животе. Заохала мать, выругал ее Кураны шесть­ десят раз. Поднял нож и хочет коня резать. — Не режь коня, отец! — 'закричал Ку­ лакча. — Лучше сунь руку в глотку ло­ шади. Послушался Кураны сына. Сунул руку ко­ ню в глотку. Конь поперхнулся и отрыгнул Кулакчу. Обрадовалась мать. Ласкает, целует маль­ чика. Будто к солнцу солнце прибавилось. К луне — луна. Такая была радость. — Теперь скажи, отец, — спрашивает Кулакча, — за что Чадак-бай тебе три месяца есть не дает? Отец помолчал, вниз посмотрел, трубку пососал, дым проглотил. Потом из ноздрей выпустил. — Не наше дело, сынок. Разгневался Кулакча и ушел. Люди его не видят. Собаки не чуют, даже мыши не боятся, близко подходят к Кулакче и своими усами трогают его шапку, лезут за шиворот к нему. — Это что аа зверь? А Кулакча все идет да идет. Вот пришел к новому берестяному аилу. Пролез в щелку и видит: сидит Чадак-бай у очага, ест жирное мясо, сало с губ на зем­ лю каплет. Одна жена стоит и длинной палкой кислый чегень бьет. Другая жена стоит и брызгает деревянного идола теплой аракой. Поел Чадак-бай, вытер губы пальцами и говорит женам: