Сибирские огни, 1937, № 4

ва», «наплевать», — вот именно все, что к а ­ сается этих качеств. Будьте -здоровы, дорогие мои! До свиданья! Всего хорошего. Ваш навсегда. Г. Успенский». Сибирь «забрала» Успенского «за живое». После возвращения из Сибири, в 1891 г., ои опубликовал в «Русской мысли» цикл очерков о своей поездке — «От Казани до Томска и обратно». Это были правдивые и глубокие очерки о переселенцах — о «бег­ стве» российского крестьянина от безземелия и тягот жизни на поселение о Сибирь, о «пу­ тешествии» этого же российского крестьяни­ на тоже «а 'поселение, но за железными р е ­ шетками. Несколько страниц этих очерков по­ священо общесибирской жизни, сибирскому крестьянину. Глеб Иванович писал о -Сибири: «Человек не только не перескакивает здесь через обла­ ка и не ездит выше черной тучи, но лезет под землю, в темную глубину самой непрохо­ димой и непроницаемой тьмы, копошится в ледяной грязи, в ледяной воде, добывает бо­ гатства под ударом нагайки, под угрозою пули, под приманкой сивухи. Страшна каза­ лась мне эта темная, глухая, бесконечная тай ­ га, но еще страшней было знать, что в этой же бесконечной тайге, мажет, бежит человек. Страшно то, что человеку надобно бежать, обрывая ® чаще леса свое платье, рубаху, тело, бежать без оглядки, «не пимши, не ем- ши». Это бегство в необозримом простран­ стве лесной глуши и пустыни, на десятки верст в окружности не имеющей признаков живой человеческой оседлости, тем более ужасно, что беглец бежит от какого то дру ­ гого человека, у которого на плече заряжен­ ное ружье». При первом же знакомстве Успенского с Сибирью, она «обрисовалась» ему, «как стра ­ на, в которой живет исключительно виноватая Россия». Впрочем, есть светлое пятно и в Сибири. «За Екатеринбургом впечатления начинают принимать уже более определенный смысл,— писал. Уйпенский, — и при том довольно мно­ госложный. Прежде всего значительно -уба­ вляются резкости горной природы; начинает­ ся наша, знакомая нам, российская степь, по­ ля, луга, а вместе с ними идут уже не заво­ ды, не болотца с кучками мужиков — золо­ тоискателей, а деревни, стада, крестьяне. Все это прямо наше, российское, но в то же вре­ мя есть во всем этом что-то и новое, что сразу решительно не поймешь и не сообра­ зишь... «Нет барского дома!» — вдруг озаряет мысль молчаливо сказавшееся слово, и вся тайна настроения, и вся сущность непостига­ емой до сих пор «новизны» становится со­ вершенно ясной и необычайно радостной». Сибирский крестьянин «не имеет понятия о барском доме, о «.на конюшне», о бурмистре, о «барской барыне» или о «барском барине»: не орудовал над ним барин-вольтерьянец; не орудовал и не делал опытов барин-аракчее- вец; не был он проигран в карты, пропит с цыганками, заложен и перезаложен; не был он дрессирован просвещенным агрономом, не был бит в морду Карлом Карловичем, не мечтал он о том, что «отберут землю», что земля божья, что вода бажья, что леса бо­ жьи, и не разочаровывался во всем этом в такой убийственной степени, как наш, в кон­ це концов доведенный до «греха», до бегства от него на край света или до пересылки, из- за него же, по этапу». Вот на чем основано «фордыбаченье», «гор­ дость» сибирского крестьянина, о котором Г. И. спрашивал Розанова в своем письме Наумову! Примечательно в этом смысле указание В. И. Ленина в статье «Крепостники за рабо­ той»: «Как ни быстро растет народная нужда в Сибири, все же тамошний крестьянин н е ­ сравненно самостоятельнее «российского» и к работе из-под палки мало приучен» (т. IV, стр. 170). Кроме очерков о Сибири, Успенский напи­ сал о ней рассказ — «Не знаешь, где най­ дешь», в котором развернул тот диалог меж­ ду российским и сибирским крестьянином о боге, который привел в своем письме Нау­ мову. В рассказе мы читаем: «И что за народ за такой, эти «.россий­ ские»! — с насмешливым недоумением про го ­ ворил, как бы рассуждая с самим собой, хо­ зяин-сибиряк. — Как российский встретит­ ся, — нет с «им никакого разговора, окроме как — «земля, земля, земля», д а «душа, душа, душа». Только и всего, и никаких слов у не ­ го нету больше! «Да еще — бог!» — прибавила сибирячка. — Вот и это еще! Это верно! Бог тоже во всяком случае, что ни .слово, то «бог, бог, бог», а промежду того опять же «земля, зем ­ ля, земля», да «душа, душа, душа»... Обора­ чивается винтом в этих самых славах, и ни ­ каким родом его оттуда не вывинтишь! И все ведет к одному — «отдай!» Тоже это ихнее, любимое... «кабы бог дал, так бы и туда о т ­ дал и сюда отдал... Бог-то ;не дал, а там г о ­ ворят: «отдай». Там отдай, здесь отдай. От­ дай да отдай!» Впрочем, рассказ, как и очерки, посвящен, главным образам, переселенцам, о коренных сибиряках и в очерках и в рассказе упоми­ нается между прочим. «Заканчивая мои пись­ ма о летней поездке в Западную Сибирь, — писал Успенский, — я очень сожалею, что, кроме переселенческого, то-есть общерус­ ского дела, мне не пришлось коснуться в них явлений собственно сибирской жизни». Г. И. не удалось ближе познакомиться с си ­ бирской деревней, с улусами и аилами алтай­ цев, шорцев, хакасов. Поэтому он в своих очерках «не коснулся» зверской эксплоатации бедноты и батраков кулачеством, баями, зай- санами. Вдумчивый наблюдатель, писатель- реалист, он безусловно заметил бы все во з ­ растающую «народную нужду в Сибири» и беспощадное господство того же зверского закона — «отдай!» Он увидел бы полуголод­ ную жизнь и русской сибирской бедноты и коренных ее народностей.