Сибирские огни, 1933, № 9-10

он один, прошедший через столько испыта- ний, понял всю ограниченность их стрем- лений. — А может быть, чтоб понять непонятное иа земле, людям надо взбираться в горы?.. • Работая у П р о к у р и т , Селифон внима- тельно наблюдал за ним. В присутствии по- стороннего Драноноску охватила необычай- ная торопливость. -«На чужом коне готов до упаду ехать». И за работой, и за обедом Селифон мол- чал. Больше всего его удивило, что не ус- пел он еще и «испробовать» каши, а Емель- ка уже -бросил ложку. Желтолицая, плоскогрудая Матрена Про- кудчиха опасливо вскинула глаза на мужа, но, словно придавленная суровым взглядом Емельки, потупилась, тоже поднялась и то- ропливо стала креститься на восток. — Ну, а нам видно, Ваньша, в наказанье, кашу доедать доведется. .. — широко улыб- нулся Селифон емелькиному сыну. Но есть он уже не мог. При виде выско- чившего голодного Дранонооки Селифона О /хватила злоба: «Сам шелудивеет от скупо- сти и семью голодом морит. Сквалыга! . .». Печатью непохожести па других с детст- ва отмечен был Омелька Драноноска. Забежавшие в Черновушку родными гнез- дами кержацкие семьи, не смешиваясь с по- сторонними, устойчиво пронесли через два столетия мужественное дородство в пле- чах, мерную сажень в росте, белотелость и крутую черноту волоса в одних родах и тот же рост, но руооватость волоса — в других. Отклонения, подобно плюгавенькому Зо- тейке Погонышу или Тишке Курносенку, бесстыдную обнаженность головы* Егора Егорыча чернушане допускали. Но рыжего мужика во всей деревне и в помине не было. Появление желтоголового ребенка, в пер- вый день его (рождения, было встречено сме- хом и издевками. — Падалишной 1 он у тебя, дева, Омель- яшка то,—«кололи» кержачки мать Омель- ки. «От забеглого рыжего плотника бергала .прихватила... Он осенью Оверьяну Прокуд- кину дом выделывал да, видно, запопутьем и Аверьяниху уделал», гуляла по Черяовуш- ке бабья догадка. 1 Соответствует злаку не сеянному, а вы- росшему от опавших семян прршлого уро- жая. • * «Ну, волос будто окраской переходчив, от дальних сродственников могет, а губы, гу- бы-то чьи?.. А в.едь у бергала точь-в-точь, что у Амельки, из губов-то хучь студень ва- ри, столь толсты...». Блуд чужой жены со своими единоверца- ми да еще в хмелю у кержаков в особый грех не ставился. «Бабья плоть разжигает мужскую хоть» и трудно смертному человеку устоять от птичьего греха, но чтоб спутаться с пога- ным табашником, чтоб «осквернить сосуд» с еретиком — этого в Чарновушхе не про- щали в те времена. Долго Аверьяниха елозила на коленях, вымаливая прощения сначала у мужа, по- том у уставщика Карпа Хрисанфыча за ми- нутную бабью слабость, за дьявольское на- вожданье, но так и не удостоилась милости. Не выдержала баба лютой казни соседок и в одну цз слезливых осенних ночей уда- вилась на облюбованном с библейских вре- мен горьком дереве — осине. Вскоре Емелька потерял и отца: его за- давило оплывиной «а соболином промысле. Рыжеголового (мальчонку, по постанов- лению схода, на воспитанье взял Мосей Анкудиныч, прибрав к рукам и немалое Хо- зяйство Оверьяна Прокудкина. За долгие двадцать лет, до женитьбы приемыша, как-то уж так получилось у Мо- сея, что скот сиротский 'Породой перевел- ся. К выделу Емелька «вылетел» от набож- ного Мосея Анкудиныча с одной бабой. Т^и года вместе с женой прожил он в ра- ботниках у попа Амоса. И еще в работни- ках развернулся во-всю необычайный даже и для чернушан алчный к труду характер Омельки Прокудкина. Вечерами единственной его заботой бы- ло — не проспать утреннюю" зорьку: ло- жился он у окна на голом полу, под лав- кой (баба Омельки спала на кровати). С заспанными глазами Омелька высовывал 'голову из-под лавки и спрашивал гнусавым голосом: — Баба, не светат? ч И каждый раз Емелька, не доверяя и ба- бе, пытаясь сам заглянуть из-под Лавки в окно, бился горбатым носом о кромку. От- того у него долго не заживающий гноился |щрам. Со временем кожа на месте шрама отвердела, оседлав нос его темным, бугри- стым перехватом, оседлав и самого Емель- ку присохшим на всю жизнь прозвищем «Драноноска».