Сибирские огни, 1933, № 9-10

Станислав Матвеич отличит от многотысяч- ного пчелиного хора. Площадка перед каждым ульем у него посыпана песком: на ней и муравья — по- хитителя меда — скорее заметишь, на ней и пчелиный урон как на ладони. Обойдет ульи и полезет в косогор, отыскивать раз- вилистые деревья для стоговых вил артель- щикам. И у молодой березки остановится, окинет ее от корня до вершины. — Эко, сколь тонка да прямоствола, слов- но бы девка на смотринах вытянулась, да- вай-ко я срублю тебя на оглоблю... И с деревом, и с пчелой, и с повадившим- ся в амшаник прирученным бурундуком разговаривает, как с человеком. Тоску по (человеческому голосу «обманывает» разго- вором с окружающим его миром. — Ну, братец ты мой, тебе здесь и вовсе нечего делать. Знаем мы вас, сначала будто так — по ошибке попал, а потом к меду потянет. Мед-то он хоть кого соблазнит. - - Станислав Матвеич наклонился над горба- тым жуком и положил его на ладонь. — У пчелиного улья делать тебе нечего.... Лети-ка себе по добру, по здорову, жужжа- ло... Под навесиком у него верстак. На нем Ста- нислав Матвеич обстругивает, пилит, скола- чивает для ульев, заготовляет грабли, лопа- ты на всю артель. В неторопливом спокойствии движений (выработавшихся 'у него' тоже от общения с пчелами) уверенность. В голубых и светлых глазах ясность. Тишке Станислав Матвеич '•обрадовался, как ребенок подарку: можно, наконец, пого- ворить с человеком. Он старался всячески угодить ему. Сам грел для него чайник, подкладывал лучшие куски за обедом. — Схлынет опухоль, ты только не три ее. Давай-ко мы еще холодненькой водичкой и ухи, и шею смочи... Уши Тишки пылали, а шея вздулась, оде- ревянела, не поворачивалась в сторону и да- же не сгибалась к чашке. Станислав Матве- ич и кормил, и поил, поэтому, Тишку сам. Курносенок упорно молчал. Муки, испытываем"..е им, настроили его мрачно. Ему начинало казаться, что артель- щики и отправили-то его на пасеку с злым умыслом. — Привыкнешь, Тихон Маркелыч (Стани- слав Матвеич решил звать Тишку по имени -и отчеству). — Так привыкнет тело, что потом никако- г о тебе ущербу, а даже, наоборот. Я вот, к примеру, о себе скажу, — каждую весну пчелиными укусами ревматизму в ногах ле- чу. Пользительно и не больно. За ужином Станислав Матвеич снова при- стал к нему. — Да дарони хоть словечко, Тихон Мар- келыч, как она у тебя, шея-то..; — Будь она проклята твоя справедливая животная. Может быть и действительно она лучше коровы, потому что медом доится. Но вот жало у ней... Били меня, Станислав Ма- твеич, повсякому, и крапивой задницу дра- ли, и рубленым волосом пятки солили, но этакого изгальства в ж ю ш не испытывал, опаси меня господь! Лучше бы уж в тюрьму, чем каждодневно такую кару терпеть... — Нельзя ей без жала, Тихон Маркелыч!— заступился за пчелу Станислав Матвеич. — Потому оно, жал»-то ее, и человеку, и зверю острастку дает. Сам посуди, при ме- де бы пчеле, да без жала. Да ее еще бы за тыщу лет до нас с тобой и зверь и человек до тла из отлили бы. Жало у ней, Тихон Маркелыч, все равно как бы ножик за го- ленищем. И мало того, что ножик, так еще и с ядом. Уткнет это она его, уткнет — но самую рукоятку и ядом, как перцем, припер- чит. Вот и побаиваются ее. А озлится она всем аргужем, — от нее ни винтовкой, чи сашкой не отобьешься. Старик рассказал Тишке, как в Вятской губернии, в Малмыжском уезде, в селе Гла- зово, — быка общественного, попавшего к пасеку, насмерть очелы, зажалили... И что даже от кого-то слышал он, что пчелы, в древнее время, одному воеводе свой город помогли отстоять... В противника; бросивше- гося приступом на городские стены, воево- да велел кидать глиняные горшки, напол- ненные пчелами. — Что там было, Тихон Маркелыч! Как начали они их жечь в лицо, в глаза... К ах начали!.. Никакая доблесть не устоит перед пчелой, вот она какая, сердцем вскипчивая. — - Да ты ешь медок-то, Тихон Маркелыч, видишь ты какой — и ростом мал и корпу- сом худотел. Ешь больше меду, соком на- льешься. Он, брат ты мой, мед-то, — от всех болезней исцелун... Ночь Тишка промучился: спина и шея не давали повернуться. Пробовал уснуть на жя- в о т е—не мог. Он стонал и поносил «божь- их угодниц» сложным блатным матом. Уго- воры Станислава Матвеича злили еще боль- ше. При мысли, что завтра он может быть вновь искусан Тишка приходил в ярость.