Сибирские огни, 1933, № 9-10

— Андрей!., ты знагшь, я должна тебе ска- зать... Не думай обо мне плохо. .. Не осуж- дай меня, милый! Я еще МНОГОГО не пони- мала тогда... Слушай! Когда тебя увезли, я Слишком понадеялась на свои силы. Я была уверена в оебе, но этой уверенности ненадол- го хватило... Подавленная тяжелым воспоминанием, она етояла рядом со мной, опустив глаза, и креп- ко держала меня за руку, точно боялась, что я уйду. — Ты лежал без сознания, и лицо твое бы- ло бледно, как нетронутый снег на поле. Когда сани скрылись вдали, я почувствовала такую зияющую пустоту в груди, что хотела броситься вслед за санями и громко кричать вт боли... Андрюша, нет на человечеснои языке таких слов, чтобы передать мои му- чения... Я все забыла, кроме тебя, и имя твое, часто вспоминаемое товарищами, было как сзежая рана... И вот тогда... Я решила. .. дезертировать с фронта... Эта мысль окрепла, когда тебя перевели из дивизионного гос- виталя в тыл, и я не могла найти твоих еледов. Мне казалось, что ты там один... умрешь. .. Мне нужно было повидать тебя, иокимаешь? Я измучилась вся... Глупая... Я думала... комсомолка может lie любить, за- страхована... оказывается, что... Она сказала это таким тоном, точно сей- час только с большим изумлением обнаружи- ла способность комсомолок любить, как лю- бят все люди. Мы шли по дороге, взявшись еа руки, и голос ее звучал тихо, как будто она боялась нарушить торжественное молча- ние степи. — Я решила бежать... Была совсем тем- ная ночь. В доме, где мы остановились на ючевку, все спали, утомленные походом. Я осторожно отхрыла дверь и вышла 'на двор. Колкий, холодный ветер рванул меня и за- «ыл в обледенелых ветвях деревьев... — Это он оплакивает меня, комсомолку, — по- думала я, и задрожав от холода и како- го-то смутного страха, пошла вперед. С каж- дой минутой я ускоряла шаг и, наконец, по- бежала вдоль темных, спящих избенок. Я убегала от самой себя, понимаешь меня, Андрюша? — ... Взошла лука и осветила темную на- «неженную дорогу, и сугробы под заборами, I молчаливый деревенский порядок... Вдруг я остановилась и замерла. Впереди, под оди- «оким деревом недвижно стояла темная фи- гура и, казалось, смотрела, в мою сторону... Q'холодном свете луны блеснул штык, — это был наш часовой. Я прижалась к забору и, затаив дыхание, смотрела на него. Ему бы- ло холодно. Ветер трепал его короткую и худую шинелишку, и он часто притаптывал ногами, обутыми в рваные сапоги. Ему было хюлодко, часовому... А я, как вор, прижалась к забору й смотрела, как он притаптывает ногами и — чутко поворачивает голову на каждый шорох. И так я стояла долго, не в силах двинуться ;и думала о тебе, о часо- вом, о Балаховиче, который рыщет по дерев- ням, о нашей революции и с ужасом почув- 1 ствовала себя на краю пропасти, оторванной от всего мира, от товарищей, от всего чем я жила до сих пор... Тяжело мне стало, Ан- дрюша! .. Я глотала сухие слезы горечи и ругала себя за слабость, за недостойные ду- мы. — ... Я вернулась обратно и до утра пла- кала настоящими слезами, женскими, облег- чающими.. -— А' днем я пошла в бой рядом с этим- часовым в дыроватой шинели. У него было простое лицо и открытые серы-е глаза, и шел он в бой уверенно и -смело и по лицу его не видно было, что он всю ночь простоял •в худых сапогах под одиноким деревом... Вот, Андрюша, как было!.. Можно ли чело- веку простить такую слабость? — Можно, — ответил я и привлек Таню к себе. — Можно... Революция амнистирует тебя, потому что ты храбро дралась и... крепко любила.. Мы возвращались назад. Говорить уже не хотелось. Луна играла в прятки с зелено- голубыми звёздами, и казалось, что звезды подмигивают шалунье-луне, выглядывающей в окна рваных облаков. В комнате Тани пахлЬ девичьей свежестью- и тем неуловимым запахом, который порож- дает чувство уюта. Я хотел зажечь лампу, но Танюша остановила меня. — Не надо, милый, посидим в темноте... Зачем нам огонь? Помнишь, мы с тобой чи- тали: Краше солнца — нету в мире бога, .Нет огня — огня любви чудесней!.. И, прижавшись ко мне, тихонько добави- ла: — Ты хоч-ешь, чтобы у нас родился сын? Я хотел, чтобы у нас родился сын. Я был согласен, чтобы у него была такая же чер- кая борода, как у меня. Да!., а глаза пусть будут такие, как у матери... КОНЕЦ ВТОРОЙ ТЕТРАДИ.