Сибирские огни, 1933, № 9-10

вы» станут, такой же игрушкой, как апории древних... Кроме того, я хотел вам прочи- тать, напомнить, одно место из «Логики». Он перелистал учебник. — Вот. Страница 269-я: «Об и с т и н - н о м б ы т и и мы н и ч е г о не з н а - е м и н е м о ж е м з н ат ь н и ч е г о д р у г о г о , к р о м е э т о й н е в о з - м о ж н о с т и з н а н и я с я е м , д а г? щ е к р о м е т о г о , ч т о в в и д е е ie р ы м о ж н о с м е л о , б е з в с я к о - г о о п а с е н и я , б ы т ь о п р о в е р г н у - т ы м с о с т о р о н ы : з н а н и я , п р о - п о в е д ы в а т ь о б и с т и н н о м б ы - т и и (и н а ч # е о в е щ а х в с е б е, о н о у м е н а х ) в с е , ч т о х о т и м»... Таково финальное достижение человеческой мысли. Нам целый год растолковывают это с кафедры. Что ж тут возразишь? — Есть, все-таки, возражения, — пробор- мотал Перин. — Как! Разные мистики, мистицисты, ин- туитивисты? — Нет, я имел в виду не эту нечисть... — А! Ваш Энгельс в каком-то своем сочи- нении, насколько помню, действительно всунул цитату из этого общепризнанного олуха Гегеля: дескать, раз мы знаем все свойства вещи, мы знаем и самую вещь, а как только наши «чувства» обнаружили, что «вещь» находится вне нас, мы постигли последний «остаток вещи», т. е. «кантов- скую D i ng in s i ch «Бедняга даже пред- ставить себе не мог, в чец тут дело!.. Ах, все это очень ясно. И все же, профессор каждый раз смотрит на меня поверх очков и записывает разные глупости о «крайнем самоуглублении», когда я утверждаю «в ви- де веры» наиболее для меня приемлемое представление о жизни, как будто все, что я говорю, логически отличается от так на- зываемого «научного миросозерцания»... — Каково же ваше личное представление о жизни? — несколько нетерпеливо прер- вал молчание Перин. Ему давно надоело студенческое, философствование; но тем больше хотелось узнать о той странной трагедии, которая почему-то угадывалась за черной повязкой прапорщика. Черный глаз блестнул и вдруг наклонился вниз. Голос прозвучал тихо и медленно: — Знаете ли... я однажды почувствовал нестерпимый страх и я вспомнил... Я падал в .бездну, в бесконечность С ужасной скоростью. Слились В одно мельканье впечатленья И снова скорби и томленья Во мне проснулись. Бледный страх Меня схватил, сдавил, замучил. Лучи, огни, провалы, тучи Пред мной стремились. Как удав Взметнулась боль кольцом железным; Мозг разрывала пустота... И вдруг раздался х о х о т б е з д н ы . Потом удар и темнота. — Чьи это стихи? — спросил Перин. — Что? — вздрогнул прапорщик. — Чьи это стихи?.. Мои! И все вымыслы, все при- зраки Данте, Шекспира, Гете, Пушкина' — мои! Что? Он снисходительно засмеялся. — Вы подумаете; «Мания величия»... Ве- личия! В этом мире, который не больше и не сложнее атома, — величие! А земное искусство: жалкий образ Фауста, прослав- ленный идиотизм Гамлета — величие! Что все это перед искусством сияющих цветов неба... Создавать из бесконечных лучей ты- сячи спектров сверкающие сцены. Слеп- нуть в экстазе. Лететь Мчаться. Побе- ждать! .. • Он опять вздрогнул. — Простите, — сказал он машинально. — Моя мысль проста и очевидна. Разве этот мир не взорвался бы от своего горя, если бы он действительно существовал?.. Един- ственный раз я полюбил девушку. Она сов- сем не любила меня. И вот, вместо того, чтобы радостно пожать ее руку, когда она полюбила другого, я мучился больше, чем смертельно раненый зверь, у звери выли во мне... Потом, у меня был ребенок. Кро- шечный розовый мальчик, лепетавший: па- па-па-па-па. Я был счастлив. И вдруг он заболел. В каждой ложке молока, в каждом глотке тоже скрывались звери, жадные и ядовитые, гораздо более страшные, чем тиг- ры. Мой мальчик растаял, превратился в скелетик, и в то время, когда я больше всего не верил в смерть, — он умер. Мне было нестерпимо больно. Я не, задумываясь отдал бы свою жизнь, чтобы он жил. Я мог примириться с моими страданиями, но разве можно мучить детей? Разве можно?.. Я был на войне. Это совсем не то, о чем пи- шут в газетах! Это очень черная скука. Очень большие походы. Страшная уста- лость. Даже убийство было праздником в этой жизни... И вот однажды, я помню, грациозные аэропланы порхали в небе. Лу- чистая синь была наполнена гулом. Вдруг грохот и вихрь схватили меня, и я долго мчался, падал в этот опрокинутый потемнев- ший небосвод. Я очнулся в избе, наполнен- ной ранеными. Я весь был мокрый и лип- кий от страха. Вокруг меня <и там, на тыся-